Главная Истории от Олеся Бузины Истории от Олеся Бузины: Кто сжег Киев накануне нашествия Наполеона?

Истории от Олеся Бузины: Кто сжег Киев накануне нашествия Наполеона?

До сих пор остается загадкой, что стало причиной пожара, уничтожившего целый губернский город.

Киево-Печерская Лавра. Печерск был единственным местом, не пострадавшим от «великого пожара». Но горящие щепки долетали до самого Мариинского дворца в Царском саду

Киево-Печерская Лавра. Печерск был единственным местом, не пострадавшим от «великого пожара». Но горящие щепки долетали до самого Мариинского дворца в Царском саду

В современном массовом сознании пожар Киева 1811 года совершенно стерт более поздними событиями. Взорванные в сентябре 1941-го Крещатик и Успенский собор затмили мрачную славу предыдущей киевской катастрофы, когда в одночасье сгорел весь Подол! А в XIX веке тот, старый «наполеоновский», пожар хорошо помнили. Ведь Подол и был тогда практически всем Киевом. Крещатика как улицы еще не существовало. Это имя носил обычный яр между запустевшим после нашествия Батыя «Верхним городом» и Печерском. Вокруг Софийского и Михайловского соборов на пустырях попадались кое-где хатки под стрихой. Возле крошечной Десятинной церкви, поставленной в XVII веке на месте той, что разрушили монголо-татары, паслись свиньи. А Подол был всем — и торговым, и культурным, и административным центром Киева. Тут находилась городская власть — Магистрат. Рядом с ним — Академия с чубатыми гоголевскими бурсаками. Да и девять десятых тогдашних киевлян жили именно на Подоле.   

Посетивший Киев за двенадцать лет до знаменитого пожара московский литератор Владимир Измайлов так описал столицу древней Руси: «Нет домов каменных, нет порядка в строении, нет регулярности и архитектуры. Улицы не мощены, пески покрывают их. Пешеходец глотает несносную пыль, и туманный столб вьется непрестанно вокруг проезжающих. Самый Подол, более населенный, нежели другие части города, не имеет совсем вида города. Деревянные кровли, низкие хижины прикрываются церквями и монастырем. Улицы так узки на Подоле, что едва ли двое дрожек могут разъехаться. Сообщение между тремя частями города чрезвычайно затруднительно, оттого, что горы отделяют их одна от другой. Кажется, что вы видите три разные селения. Я говорю селения, ибо и весь Киев едва ли заслуживает названия города».

Поджог Подола в 1811 г. киевляне приписывали агентам Наполеона

Поджог Подола в 1811 г. киевляне приписывали агентам Наполеона

Самим киевлянам почему-то не приходило в голову описывать свой город. «Путешествие в полуденную Россию» Измайлова, откуда я взял эту цитату, выдержало два издания в начале XIX века. Измайлов принадлежал к высшему кругу российского дворянства. Он служил в гвардии, приятельствовал с Карамзиным и, рано выйдя в отставку, «вояжировал», как тогда говорили, для собственного удовольствия. Его любопытство позволило сохранить картину «допожарного» Киева.

Еще один путешественник из Москвы — князь Иван Михайлович Долгорукий — оставил потомкам картину Киева, которую он видел буквально за год до пожара. Мы привыкли связывать Андреевский спуск с именем Булгакова. Но знаменитый вид, открывающийся от Андреевской церкви, поражал зрителей уже и тогда. По крайней мере, тех, у кого было время и желание поднять голову над суетой повседневных дел. Князя Долгорукого, прожившего в Киеве десять дней, потянуло к Андреевской церкви, чтобы попрощаться с городом: «Накануне я ходил еще раз взглянуть на Киев с Андреевской башни или галереи: то было к вечеру. Солнце, оканчивая бег свой, скрывалось от наших стран; закат его был ясен, чист; небо ничем не помрачено, и лазурный свод его принимал на себя отражение последних солнечных лучей. В такое время дня взошел я на Андреевскую гору и окинул глазами весь Киев еще раз в жизни. Нет ничего прекрасней сего зрелища; я от него был вне себя и не вмещал своих восторгов. На Подоле выстроен Магистрат: он держится германических обрядов, будучи образец тамошних ратуш. По обыкновению того края, трубач выходит на каланчу, трубит в час утренней и вечерней зари и в полдень: музыка заиграла в эту самую минуту; я ее слышал с горы, и звук труб раздавался далеко по струям Днепра. Все способствовало к потрясению моих чувств; они были живы, пламенны, обнимали вдруг прошедшее и настоящее. Простясь с солнцем, простился с Киевом и пошел домой готовиться к отъезду».

Сухая статистика свидетельствует, что накануне пожара 1811 года Киев все-таки был похож на большое «село». Из 3968 киевских домов каменных было только 49! Население едва достигало 40 тысяч человек. И если Измайлова и Долгорукого как православных радовали Лавра и Пещеры, куда всякий паломник из центральной России считал своим долгом сходить, то европейских путешественников ничего тут не умиляло. Посетивший Киев в 1787 году вместе с Екатериной II посол британского короля Фиц Герберт меланхолически отметил: «Это очень грустное место, видны только развалины и халупы». В общем, если что и сгорит — не жалко!

Базар на Подоле. Рисунок сделан через 30 лет после пожара 1811 года. Так выглядел отстроенный Подол

Базар на Подоле. Рисунок сделан через 30 лет после пожара 1811 года. Так выглядел отстроенный Подол

Тем не менее, обычным киевлянам было что жалеть. Это был их город. Они тут жили и, как всякие местные жители, надеялись на долгие и счастливые годы, ожидавшие их, а не на какие-нибудь новые «Помпеи».

Одним из тех, кто описал киевский пожар, был историк Николай Закревский. В 1811 году ему едва исполнилось шесть лет. Пожар стал самым ярким впечатлением его детства. Огонь вспыхнул утром 9 июля примерно в 10 утра. Никто поначалу не почувствовал настоящей опасности. Пожары в Киеве были частым и привычным явлением. В деревянном городе то и дело что-то горело. И на этот раз любопытные устремились к тому месту, где впервые вспыхнул пожар — между Житним рынком и Воскресенской церковью, с колокольни которой тревожно ударил набат. «Но изумление объяло жителей, — вспоминал Закревский, — когда они почти в одно время услышали со всех колоколен несчастное известие и тогда же увидели страшный огонь в четырех или пяти противоположных концах города. Куда бежать? Кому помогать? Всякий обратился к своему жилищу… Тогда было лето жаркое и сухое, следовательно деревянные кровли домов легко возгорались от падающих искр; усилившийся пламень нарушил равновесие атмосферы и произвел бурю, которая разносила искры и головни на величайшее пространство и распространяла пожар с такою скоростью, что в продолжение трех часов Киево-Подол представился огненным морем. Кто не успел заблаговременно спастись, бегая по тесным улицам, не мог уже сыскать выхода и сделался жертвой свирепой стихии. Многие погибли в погребах или в церквах; так несколько монахинь, надеясь найти убежище в большой церкви Флоровского монастыря, задохнулись от дыма».

Братский монастырь. Обратите внимание на немощеную площадь

Братский монастырь. Обратите внимание на немощеную площадь

Дымились даже колокольни немногочисленных каменных церквей. Жители, надеясь на негорючий материал их стен, натащили туда домашнюю рухлядь, спасая ее от огня. Но языки пламени, прорывались даже через церковные окошки. Все пылало. Пламя было таким сильным, что все вдруг почувствовали что-то вроде остолбенения. Несколько тысяч жителей Верхнего города и Печерска, собравшись на валу, тянувшемся от Андреевской церкви до Михайловского монастыря, просто наблюдали за пожаром, не пытаясь даже помочь погорельцам с Подола. Да и сами подольские обыватели отнюдь не спешили друг другу на помощь. Беднейшие из них воспользовались пожаром, чтобы грабить дома тех, кто казался им зажиточными.

«К ужасам разъяренной стихии, — продолжает Закревский, — вскоре присоединились ужасы грабежа и насилий. Двор наш, находившийся на улице, называемой Черная Грязь, был наполнен множеством солдат и чернью в лохмотьях. Эти вандалы казались весьма озабоченными: они отбивали замки у наших чуланов, выносили в банках варенье и тут же ели, вынимая руками, а посуду в драке разбивали; то же было с напитками, — словом, в несколько минут кладовая и погреб опустели».

Вот она картина киевского пожара, увиденная глазами шестилетнего малыша! Не героизм, не самопожертвование, не взаимопомощь запомнил он, а эгоизм и ценные для любого ребенка банки с вареньем, до которых добрались бомжи и гарнизонные солдаты. Никто ничего не тушил. Все или спасали свое имущество, или грабили чужое. Узенькие улицы были буквально забиты мебелью и экипажами. Все удирало в сторону еще не заселенной тогда Оболони — за Канаву — то есть речку Глыбочицу, служившую границей города на Подоле.

Одним из немногих, сохранивших самообладание в этом хаосе, оказался директор Киевской гимназии Мышковский. Его рапорт вносит новые подробности в картину киевской катастрофы: «Восьминедельная засуха и жары приготовили дерево к воспламенению от одной искры, ветер расширил, а запасы олеи, сала, водки, пороху и разного дерева дали силу огню на такое пространство, что угли достигали гимназического дома на Печерске, бумаги летели за 36 верст, до города Василькова, а дым днем и зарево ночью можно было видеть за 100 верст. Самые улицы, вымощенные деревом, служили проводником огню».

Вид на Почтовую площадь. После пожара Подол «подрос»

Вид на Почтовую площадь. После пожара Подол «подрос»

До 1809 года гимназия помещалась в здании основанного Екатериной II на Подоле пятиклассного народного училища. Незадолго до «великого Подольского пожара» единственное тогда в Киеве среднее учебное заведение перевели на Печерск. Но библиотека, глобусы и физические приборы все еще оставались в старом подольском здании. Их нужно было спасти от огня. О битве с огнем за библиотеку директор рапортовал так: «Я прибежал со своими домашними и конями на театр ужаса и воплей и прежде всего принялся за спасение из дому бывшего народного училища инструментов и библиотеки. Жертвуя сотней ради тысячи рублей, я нашел людей для выноски, которым отдавая под тщательным моим и моих домашних наблюдением инструменты и книги, приказывал одни нести на руках, другие везти в повозках прямо в гимназический дом… Вытащивши все главнейшее, когда уже загорелась училищная крыша, я распорядился об отправке всего в гимназию таким же порядком. В продолжение одиннадцати часов окончена была эта работа… С простыми людьми я расплатился тотчас же с благодарностью, а для неотступного писца моего Лушицкого и для учителя приходской школы Нестеровского я прошу… дворянской награды, дворянского чина».

Не известно, удостоились ли дворянства герои-учителя, но спасение гимназической библиотеки оказалось чуть ли не единственным светлым пятном в мрачной истории киевского пожара. Как признавался директор Мышковский: «Меня весьма утешает эта добыча гимназии, выхваченная из когтей Плутона с горсточкой помощников нового учреждения, когда в то же самое время стародавняя духовная Академия, считающая более тысячи учеников и несколько сот собственных воспитанников, потеряла каким-то образом все свои литературные скарбы»…

Не количество людей, а организованность и распорядительность оказались важны, когда все горело в буквальном смысле. Ведь шкурники были и среди преподавателей гимназии. Один из них, по словам директора, вместо того чтобы спасать глобусы, снял с них чехлы, чтобы использовать как мешки и убежал домой, заявив, что мука для него «важнее». Как бывает в экстремальных ситуациях, все проявили свои «лучшие» качества. Кто отбирал варенье у детей, кто набивал церкви домашним хламом, кто спасал казенные книги. Но стоило пламени угаснуть, как все киевляне заговорили о причинах такого небывалого случая.      

Подольский вид. Примерно так выглядел Подол перед пожаром

Подольский вид. Примерно так выглядел Подол перед пожаром

Масштаб пожара и многочисленные возгорания в разных частях Подола сразу же породили версию о тщательно спланированной диверсии. Время было лихое, тревожное. На Дунае шла война с турками. Там русская армия во главе с бывшим киевским губернатором Кутузовым обороняла крепость Рущук. С западной границы просачивались туманные слухи, что Наполеон увеличивает количество войск в Польше и готовится к вторжению в Россию. Никто не знал, какой маршрут он выберет. На Петербург? На Москву? А, может, на Киев? Что, если пожар организовали тайные агенты «корсиканского чудовища»?

Как вспоминал Николай Закревский, с ужасом наблюдавший расхищение варенья из отцовских чуланов, «многие после утверждали, будто при начале пожара полиции удалось схватить несколько жидов, поляков и даже французов, поджигавших домы киевлян посредством зажженного трута, скоропалительных свечей и других удобно загорающихся веществ. Я не знаю, справедливо ли это мнение или нет».

Легко заметить, что погорельцы озвучивали свои собственные страхи. Скажем, директор гимназии, спасший книги, был поляком. В версию о «польском следе» он явно не вписывался. Посылать на лихое дело «природного француза» — явно обрекать его на провал. А евреи пострадали от пожара точно так же, как и все остальные киевляне. Был ли им смысл поджигать Киев?

В городе тогда не выходило НИ ОДНОЙ газеты. Вместо информации — одни слухи. Кто-то кому-то говорит, как кто-то видел, будто полиция кого-то арестовывала. Однако вскоре было поймано сразу два субъекта, признавшихся, что их ремесло — «поджигать города». Это были отставной сержант польской армии Шимон Ковальский и беспаспортный бродяга, представившийся «шляхтичем Трлшалковским». Последний утверждал, что он входит в тайную организацию некоего генерала Пашковского, навербовавшего отряд и имеющего предписание от польского правительства  организовать ряд поджогов в городах Правобережной Украины.

Окончание в следующую субботу.

Powered by Web Agency
 

123

Disclaimer (письменный отказ от ответственности):
Редакция сайта BUZINA.ORG не несет ответственности за информацию, размещенную третьими лицами в комментариях, на форуме и блогах, а также может не разделять точку зрения авторов.

Наверх