Истории от Олеся Бузины: Гоголь. Поединок с Чертом
Гоголь и Булгаков — два самых христианских писателя в нашей литературе. По стечению обстоятельств, которое не может, на мой взгляд, быть случайным, оба были потомками священнослужителей.
Мир Гоголя невозможно понять без учета его глубокой религиозности. Он родился в богобоязненной семье. Его первыми точно установленными предками были православные священники Яновские. Полная фамилия писателя — Гоголь-Яновский. Дворянство получил только дед писателя — Афанасий Демьянович (или Дамианович, как он любил себя высокопарно называть). Он дослужился при Екатерине II до майора и вместе с офицерским чином прибавил к своей поповской фамилии прозвище Гоголь.
В это время верхушка малороссийского общества была озабочена поиском благородных корней. Тщеславный Афанасий Дамианович претендовал на происхождение не от кого-нибудь, а от знаменитого полковника Гоголя, жившего во времена самого Хмельницкого! Правда, он не помнил, как точно звали предка, якобы получившего еще при короле Яне-Казимире шляхетство: Остап или Андрей? И в претензиях на дворянство склонялся ко второй версии.
Специалисты по генеалогии еще в XIX веке разоблачили его наивную ложь. Пантелеймон Кулиш, написавший первую биографию знаменитого писателя, справедливо подметил, что никакой Андрей Гоголь в 1674 г. не мог получить от Яна-Казимира шляхетство, как утверждал Афанасий Дамианович, так как этот король… отрекся от престола еще за шесть лет до этого.
Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский, отец писателя
Да и вообще "полковника Андрея Гоголя" не существовало в природе! Как выяснил тот же дотошный Кулиш, "ни в одном известном документе не встретилось не только полковника Андрея Гоголя, но и никакого другого полковника, кроме Остапа". Вот тот действительно существовал. Но отношения к предкам Николая Васильевича не имел.
Окончательно точку в вопросе поставила в 1902 г. газета "Полтавские губернские ведомости". Как раз к 100-летнему юбилею автора "Мертвых душ". Разобрав церковные архивы, она выяснила, что первым точно установленным пращуром писателя был некий Иван Яковлевич. Он бежал с Правобережной Украины, все еще принадлежавшей Польше, на русский берег Днепра и был назначен священником в Троицкой церкви города Лубны. От его имени Иван (на польский манер Ян) предки Николая Васильевича и прозвались Яновскими. Все они по наследству служили священниками, вплоть до гордого Афанасия Дамиановича, тоже окончившего семинарию, но выбравшего светскую карьеру.
Этот Афанасий, по-видимому, был настоящим хватом. Он преподавал иностранные языки детям соседних помещиков и похитил прямо из родительского дома свою ученицу Татьяну — дочь местного "олигарха" Семена Лизогуба, внука самого гетмана Скоропадского. А потом тайно обвенчался с ней, вытребовав приданое и сделав неплохую по местным меркам карьеру. Результатом ее и стало дворянство, фальшивая родословная и звучная двойная фамилия Гоголь-Яновский.
Историю этой женитьбы Николай Гоголь использовал в повести "Старосветские помещики", герой которой Афанасий Иванович (даже имя-отчество его только слегка изменено) служил некогда секунд-майором, "был молодцом" и "даже увез довольно ловко Пульхерию Ивановну, которую родственники не хотели отдать за него". Между прочим, Васильевка — имение родителей Гоголя, в котором он вырос, это бабушкино приданое. Предприимчивый женишок получил его от Лизогубов в довесок к украденной Тане.
Мария Ивановна Гоголь — мать знаменитого сына
Две унаследованные от предков струи переплетались в душе Николая Васильевича. Струя авантюрная, мирская, проявившаяся в деде-угонщике. И духовная, идущая от поколений православных священников. На протяжении всей жизни Гоголь боролся с чертями вокруг себя и бесами в себе. Он усмирял плоть, совершал паломничество к Гробу Господню, не обзаводился материальной собственностью, а тратил деньги на путешествия или помощь ближним.
Ужасающие чудовища приходили ему, становясь образами "Вия" и "Страшной мести". Мертвецы вставали из гробов в его голове. Пролитая веками в Украине кровь стекала страницами "Тараса Бульбы", предостерегая о грядущих кровопролитиях. Он мерил себя слишком строгими категориями, которые пока не доступны большинству из нас, и приходил в отчаяние, что не может соответствовать своему идеалу. Главным вопросом для него было спасение души.
В молодости Гоголь верил, что черта можно оседлать, как это сделал кузнец Вакула в "Ночи перед Рождеством", чтобы сгонять на нем в Петербург и раздобыть черевички для Оксаны. Он и сам отправился в город на Неве, бросив своей знакомой: "Прощайте, Софья Васильевна! Вы, конечно, или ничего обо мне не услышите, или услышите что-нибудь весьма хорошее".
Им двигало тщеславие. Он жаждал мирского признания, еще не подозревая, каким тягостным оно будет. В то время он даже внешне больше всего походил на своего Хлестакова. Очевидцы описывают еще нехрестоматийного безусого Гоголя в 27 лет, когда он появлялся на первых репетициях "Ревизора": "Зеленый фрак с длинными фалдами и мелкими перламутровыми пуговицами, коричневые брюки и высокая шляпа-цилиндр, которую Гоголь то порывисто снимал, запуская пальцы в свой тупей, то вертел в руках, все это придавало его фигуре нечто карикатурное".
Тупей — это клок взбитых волос. Очень модная тогда прическа. Гоголь был франт, как и его герой. Незадолго до этого он изведал свою первую петербургскую любовь — загадочное романтическое увлечение. От переживаний юный писатель сбежал на пароходе в Германию, растратив на вояж все деньги, которые мать выслала ему для уплаты процентов в банк по заложенному поместью. Вернувшись, Николай так расстроился, что отказался от своей доли наследства в родовой Васильевке. Предмет обожания в письме матери он описывал как божество, "облаченное слегка в человеческие страсти", и упомянул между прочим, что заболел от любви какой-то страшной болезнью.
Перепуганная родительница вообразила, что Никоша подцепил нечто венерическое, что привело Гоголя в ужас. "Как вы могли, маменька, — писал он, — подумать даже, что я — добыча разврата, что нахожусь на последней ступени унижения человечества! Наконец решились приписать мне болезнь, при мысли о которой всегда трепетали от ужаса даже самые мысли мои!"
Страшный суд. Эта религиозная тема всегда была близка Гоголю
"И ЗА ТЫСЯЧУ ЗОЛОТЫХ НЕ ЗАХОЧУ ОСКОРОМИТЬСЯ"
Привыкнув к бесчисленным романам Пушкина, гусарскому разгулу Лермонтова, фразе Толстого о женщинах ("В молодости я был неутомим") и уже привыкая потихоньку к тому, что Шевченко захаживал в публичный дом, мы почему-то не хотим представить, что Гоголь на всю жизнь мог остаться девственником. А ведь так, скорее всего, и было.
Нервная натура автора "Ревизора" в реальности не шла дальше эротических фантазий. Он панически боялся борделя — единственного легального места, в которое в те пуританские времена, когда невесты выходили замуж нетронутыми, можно было сливать излишки сексуальной энергии. Отсутствие презерватива, еще не изобретенного, сулило большие неприятности от встречи с соблазнительными демоницами, населявшими этот антипод рая. Черт тут присутствовал убедительно и зримо. У молодого Гоголя хватало благоразумия избегать этого его воплощения.
"Вий". Из-за образа ожившей панночки Гоголя даже обвиняли в некрофилии
Гоголю пытались приписать некрофилию — эротическое влечение к мертвецам. И это на основании того, что в "Вие" он описал, как живую, панночку-ведьму в гробу. Мазохизм — потому что, видите ли, та же ведьма, только в виде старухи, оседлала философа Хому Брута, а он при этом испытывает "бесовски сладкое чувство". Даже — трансвестизм. Для этой догадки хватило всего одной сцены из "Бульбы" — той, где прекрасная полячка надела на голову Андрия "свою блистательную диадему, повесила на губы ему серьги и накинула на него кисейную прозрачную шемизетку".
По этой логике каждый писатель, талантливо изобразивший преступление, сам преступник. Но логика — хромая! Во всех подобных сценах есть только боязнь оказаться под женской властью. Как пишет Гоголь об Андрие в серьгах, "он представлял смешную фигуру". Как говорит гоголевский Хома Брут той же ведьме: "Нет, голубушка! Устарела".
В женщине писателя страшила именно способность превращаться из ангела в ведьму, из молодой красавицы — в уродливую старуху. От нее шла жизнь. И от нее же — смерть. Гоголь был не согласен с этим законом нашего демонического мира. Его герои-мужчины гибнут, теряют достоинство и честь, подчиняясь женщинам. И торжествуют, когда их превосходство отрицают. Торжествуют, начиная от комического проходимца Хлестакова, который соблазняет сразу и жену, и дочь городничего, заканчивая титаном Бульбой, живущим по принципу: "Не слушай, сынку, матери: она — баба, она ничего не знает".
В реальной же жизни у него не было романов. По крайней мере, явных. А если и были, то он очень хорошо умел их скрывать. Возможно, нам еще откроются тайны, не доступные сегодня.
"ИТАЛИЯ — РОСКОШНАЯ СТРАНА!"
Талант Гоголя так велик, что его постоянно хотят растащить по национальным квартиркам. В современной украинской школе его преподают как иностранного писателя. При этом сотни приспособленцев распускают наукообразные бредни, будто Гоголь только то и делал, что ненавидел Петербург и мечтал жить в Украине. Между тем первое напечатанное произведение Гоголя называется "Италия". Оно вышло в Петербурге в журнале с патриотическим названием "Сын Отечества", когда его автору было только двадцать.
Италия — роскошная страна!
По ней душа и стонет, и тоскует;
Она вся рай, вся радости полна,
И в ней любовь роскошная веснует.
Гоголь написал эти строки, еще не побывав в стране своей мечты. Но когда побывал, понял, что не ошибся. "Кто был в Италии, — писал он в 1837 году, — тот скажи "прости" другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на Землю". Славословиями Италии переполнены гоголевские письма друзьям: "Мне казалось, что будто я увидел свою родину, в которой несколько лет не бывал я, а в которой жили только мои мысли. Но нет, это все не то: не свою родину, а родину души своей я увидел". Особенно ему нравился Рим. "Кто сильно вжился в жизнь римскую, — признавался Гоголь, — тому после Рима только Москва и может нравиться". Он даже называл итальянский язык вторым родным.
Зинаида Волконская
ДВА БЕСА В СУТАНАХ ОФИЦЕРСКОГО ЗВАНИЯ
Тут же его поджидало еще одно самое страшное искушение: два беса, принявших вид хитрых католических попиков.
В Риме жила княгиня Зинаида Волконская, принявшая католичество и поселившаяся за границей. Гоголь часто бывал у нее, как и многие другие русские путешественники. Она держала литературный салон. Среди постоянных посетителей его обнаружились два ксендза — Петр Семененко и Иероним Кайсевич. Оба в прошлом польские офицеры, участвовавшие в 1831 году в войне с Россией и разбитые победоносной армией гоголевского земляка фельдмаршала Паскевича. Теперь в эмиграции они надели вместо мундиров сутаны и занялись вербовкой неокрепших православных душ, склоняя их к переходу в католицизм и проповедуя презрение к России.
В Риме. Николай Васильевич часто читал "Ревизор" землякам за границей
Николай Васильевич сразу попал в круг внимания этих предприимчивых прелатов. "Познакомились с Гоголем, малороссом, даровитым великорусским писателем, который сразу выказал большую склонность к католицизму и к Польше", — отметил ксендз Кайсевич в дневнике. "Он молод, — вторил собрату о Гоголе Семененко, — если со временем глубже на него повлиять, то, может быть, он не окажется глух к истине и всею душою обратится к ней". На то же надеялась и княгиня Волконская. Тем более что автор "Вечеров" будто бы даже признался, что "польский язык ему кажется гораздо звучнее, чем русский". Так, по крайней мере, утверждали в один голос оба ксендза-офицера в письме своему собрату Богдану Яньскому.
Дурачил ли их Гоголь? Или, в самом деле, ступил одной ногой на ту дорожку, что погубила его Андрия? Возможно, и то, и другое. Но развязка последовала совершенно неожиданная.
На той же вилле Волконской в Риме умирал от туберкулеза друг Гоголя — молодой поэт граф Иосиф Виельгорский. За минуту до смерти княгиня попыталась притащить к нему католического священника, чтобы уговорить сменить веру. Гоголь самым решительным образом восстал против этого и привел для исповеди православного попа. Виельгорский умер в вере отцов, хотя истеричка-княгиня и вопила: "Я видела, что душа вышла из него католическая".
После этого Волконская возненавидела писателя и даже не хотела принимать его. Но Гоголь не унывал. Вместо одной души он спас две — свою и друга.
Черт и на сей раз был посрамлен. Пройдет время, и московский издатель Погодин запишет в дневнике о визите Гоголя: "Православие и самодержавие у меня в доме".
Олесь Бузина, 27 марта 2009 года