Лёгкий туман поднимался от Днепра. Ветер налетал порывами, и растрёпанные Танины волосы приятно щекотали лицо. Таня стояла на мосту, крепко держась за перила и чуть покачиваясь вперед и назад, словно в такт звучавшей в ней мелодии.

Тёмно-зелёное платье, которое Таня купила совсем недавно и ещё не привыкла носить, трепетало, как полотнище флага. Красные туфли, одолженные у сестры, были яркими и красивыми, хотя и очень жали, врезаясь в подъёме.

За спиной Тани раздались два автомобильных сигнала. Она обернулась. Незнакомый мужчина медленно проезжал рядом в синем «Ситроене», игриво улыбался и махал Тане рукой. Таня недовольно поморщилась, и всё же не смогла сдержать улыбку.

– Казёл, – едва слышно проговорила она, стараясь сделать строгое лицо. Но улыбка не слушалась и не исчезала.

Неподалёку послышался ещё один сигнал. Потом ещё несколько. Проезжавшие водители весело салютовали Тане. А она морщила свой широкий короткий нос, от чего веснушки на загорелом лице приходили в движение, и всё ещё старалась показать, как она рассержена. Но большие тёмные глаза под густыми бровями не сердились, а смеялись.

Когда сигналы машин превратились в беспорядочное гудение, Таня сжала кулак и выбросила вперёд средний палец для неприличного жеста.

Но тут боевыми ритмами казацкого марша у неё зазвонил телефон. Таня немного послушала, а потом тихо сказала:

– Ну, ладно.

И, неожиданно для себя, поцеловала свой недорогой смартфон.

Таня Горбатюк по прозвищу Мина, известная многим жителям Киева активистка и волонтёрка, стала спускаться с моста, решительно глядя перед собой и стараясь твёрдо ступать своими яркими неудобными туфлями.

Ноги, привыкшие к военным ботинкам, болели. Платье, надетое впервые за пять лет, вместо пятнистой формы, хотя и нравилось Тане, но как-то уж слишком много требовало к себе внимания – то вздувалось на ветру, то моталось из стороны в сторону.

Но сегодня и платье, и новые туфли были необходимы. Таня не спрашивала себя, почему. Это и так было понятно. Платье, красивые туфли, духи, которые она тоже взяла у сестры, нужны были потому, что её ждал Максим.

Даже внутри себя Таня не произносила это имя. Во-первых, потому, что происходящее с ней было таким неправдоподобным и зыбким, что от любого прикосновения, казалось, может исчезнуть. А во-вторых, как это ни тяжело было признать, Максим был враг.

Телефон снова зазвонил. Таня долго смотрела на него и не отвечала. На экране с ухмылкой, таящей угрозу, скалился Вася Щур. Глаза смотрели презрительно и дерзко. Голова была наклонена вперёд, и узкий, обросший волосами лоб казался ещё меньше.

– Алло! – сухо сказала Таня.
– Привіт, Мінка, есть дело!
– Не можу зараз говорить.
– А чого так? – сразу набросился Щур.
– Потім скажу. Давай, пока.

Своё прозвище «Мина» Таня получила в дни революции. Тогда они с Васей Щуром и его дружками бросали в мусорные баки самых неправильных и вредных киевских чиновников. Это называлось "мусорная люстрация".

И часто, когда под хохот компании Щура очередного приговорённого вбрасывали в открытый контейнер, Таня, дрожа от возбуждения и словно объятая пламенем борьбы, предлагала:

– А давайте, його взорвём до біса!

В те бурные дни, зачем бы ни собирались участники революции – ломать металлическую ограду в президентском квартале, переругиваться с милиционерами или бросаться камнями и бутылками – Таня всегда была среди первых. А когда у неё несколько раз взяли интервью, когда её стали узнавать на улицах и одобрительно приветствовать, Таня, и, в правду, поверила, что её задиристые выкрики, пение непристойных припевок, лазание по кучам мусора, которые служили баррикадами – вся её новая развесёлая жизнь – это не какие-то проделки пьяной компании, а настоящая борьба с врагами.

И, хотя Таня вряд ли смогла бы объяснить, кто эти враги, и за что она борется, но, решив про себя, что она борется за народ, Таня достала военное обмундирование, начала курить крепкие сигареты, драться и говорить грубым голосом.

С Максимом Таня познакомилась три дня назад, когда они вместе были в студии одного столичного телеканала. Таню впервые пригласили на телевидение, и она немного волновалась. Но, увидев нескольких знакомых активистов, Таня успокоилась, выпрямила спину и стала с вызовом поглядывать по сторонам.

Максим сначала Тане очень не понравился. И не потому, что он говорил на чистом русском языке. Таких, правильно говорящих, Таня встречала немало. Но те были свои.

В Максиме же она сразу уловила нечто враждебное. Ей казалось, что он считает себя умнее и лучше всех её знакомых, присутствующих в студии. Лучше депутата в синем пиджаке, которого Таня когда-то видела на майдане, лучше худой писательницы с дряблой шеей, которая что-то умно и длинно говорила Максиму, а он в ответ только безнадёжно качал головой и улыбался.

И знакомая закипающая неприязнь, та, которая накатывала на Таню в дни майданных событий, стала опять подниматься в ней. Она несколько раз глянула на Максима, раздумывая, что бы такое уничтожающее ему сказать.

Но потом всё переменилось. Произошло это незаметно. Просто в один миг всё стало по-другому. Случилось это, когда Максим рассмеялся. Смеялся он открыто, совсем не насмешливо и не гордо, а запрокинув голову, вытирая слёзы своей красивой сильной ладонью с длинными пальцами.

Таня внутренне замерла. И с этой минуты ей стало милым всё, что касалось Максима. Она слушала его приятный рокочущий голос, смотрела, как он оглаживает свою русую бороду, и не могла оторваться.

– Вы хотите, чтобы мир превратился в ваше село! – долетали до Тани слова Максима. – Вы хотите всех заставить зажмуриться и не видеть вашу провинциальность, вашу нелепую одежду и не слышать вашу безграмотную речь!

Максим, которого высокая ведущая с надутыми губами представила, как юриста и блогера, говорил убеждённо, но не со злобой, а с досадой и сожалением глядя на депутата в синем пиджаке, который в ответ надувал щёки, лоснившиеся от пота, и часто набирал воздух.

На словах «нелепую одежду» Таня вздрогнула и вспомнила о своих туфлях, которые с самого начала программы хотела незаметно снять, но боялась, что это заметят. Таня попробовала поджать и убрать подальше уставшие ноги с распухшими венами. Но как бы она ни ёрзала в кресле, ей всё равно представлялось, будто на красные туфли кругом смотрят и знают, что они не её размера.

– Да вы мир готовы взорвать! Смешать его с грязью, только бы не слышать правду о себе! – продолжал Максим. – Правду о том, что вы неучи, что вас использовали для разрушения страны. Ведь стоит какому-нибудь заморскому дяденьке сказать, что именно вы подлинные патриоты, а все остальные граждане ненормальны, как вы тут же этому господину начнёте руки целовать! И страну свою на блюдечке ему принесёте, только бы он избавил вас от мук неполноценности.

Странные чувства владели Таней, пока говорил Максим. Умом она понимала, что это говорит чужак, что с такими ей нужно бороться. Но это Танино понимание, от голоса Максима, как-будто тускнело и ослабевало. А на его место, заслоняя правильные мысли, приходило волнующее желание слушать Максима и смотреть на его руки.

За словами Максима, за его красивой одеждой, чёрным шарфом, небрежно наброшенным поверх бордового свитера, угадывался иной неизвестный Тане мир. Мир, к которому ей всегда тайно хотелось прикоснуться. Где говорят спокойно и вежливо, а женщинам дарят цветы и подарки. Где читают умные книги. Мир, в котором радуются тому, чего она не знает – чему-то загадочному и прекрасному.

Таня попробовала вспомнить известные осуждающие клички – «сепар», «ватник», «колорад» – и приложить их к Максиму. Но из этого ничего не получалось. Слова казались верными, но неживыми. А Максим, живой, смеющийся, был совсем рядом. И он жил той самой незнакомой жизнью, которая была для Тани, одновременно, и чужой, и манящей.

Программа пролетела незаметно и как-то неожиданно закончилась. Несколько раз, когда Тане давали слово, она говорила коротко и сурово, напряжённо следя за тем, чтобы речь её была грамотной. Но поскольку уверенности в грамотности сказанного у Тани не было, она произносила фразы отрывисто, как говорил бы старый солдат среди новобранцев, не нюхавших пороха. Мол, повоюйте с моё, тогда и поговорим.

И всё же от Тани ждали большего. Она уловила некоторое разочарование ведущих и единомышленников. Видимо, всем хотелось скандала. Ведь могла же она в своей обычной манере бросить в неприятного собеседника какой-нибудь предмет и крикнуть:

– Та я б вас усіх перевішала!

Да и сама Таня, когда всё закончилось и участники ток-шоу стали включать телефоны и перебрасываться шутками, подумала, что упустила свой шанс. Но это не тронуло её и почти не огорчило. Ведь произошло то, от чего Танино сердце забилось гулко и часто, а ноги ослабели и стали подрагивать.

Её позвали фотографироваться. Было решено сделать общее фото участников программы. В центре группы стоял Максим. Он оказался высокого роста, крепкий, элегантный.

Максим, перекрикивая общий шум, показывал, кому куда становиться. Увидев Таню, он улыбнулся и указал место возле себя. И когда Таня, не имея сил отказаться от этого предложения, стала рядом с Максимом, когда все вокруг стали тесниться, чтобы фото вышло кучнее, Максим широко развёл руки и обнял сначала худую писательницу с дряблой шеей, а потом и её, Таню.

Обнял за плечи, по-дружески. Но от этого прикосновения Таня перестала дышать. Рука Максима была тяжёлой и нежной. Она обнимала деликатно и ласково. И Тане захотелось стоять так всю жизнь.

Но тут, совсем некстати, ей очень ясно представился Вася Щур. Он, как чёртик из детской игрушки, выскочил в памяти со своей угрожающей ухмылкой. Таня вспомнила руки Щура. Грубые, бесстыжие, хватающие требовательно и нагло. Вспомнила его привычку щипаться, слюнявить ей шею, хрипеть ей в лицо. Вспомнила всё, что делало минуты их близости мучительными и гадкими.

Таня незаметно для себя замычала и затрясла головой.

Максим наклонился и, приблизив к ней своё лицо, участливо спросил:

– Что-то не так?

Таня ничего не смогла ответить. Ей хотелось плакать. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. А потом Максим сказал:

– А что, если мы с вами как-нибудь кофе выпьем? Мой офис тут совсем недалеко.

И Таня дала Максиму свой номер телефона.

Прошло два дня. Максим не звонил. Зато несколько раз звонил Вася Щур. Он снова звал «на діло». Таня, обычно принимавшая приглашения Щура, а это, чаще всего, были выезды «на борьбу с колорадами», теперь говорила «не можу» и ничего не поясняла. А если Щур начинал злиться и настаивать, грозно говорила в телефон:

– Відчепися по-хорошему!

И Щур в ярости кричал:

– Пока, Міночка!

Максим позвонил на третий день, и они договорились встретиться возле Золотых Ворот. Таня, прогулявшись по мосту над Днепром и опробовав новое зелёное платье, приехала к Золотым Воротам на метро. Здесь было несколько дорогих кафе и ресторанов, в которые Таня раньше никогда бы не решилась войти.

– Привет! – сказал Максим и улыбнулся так, будто они старые приятели. – Слушай, давай, посидим на веранде. А то у них в зале музыка на очень большого на любителя.
И он засмеялся чему-то своему.

Они сели на деревянной веранде небольшого ресторана. Максим заказал кофе, мороженное и два бокала вина.

Таня, молча, наблюдала за тем, что с ней происходит. Всё было похоже на один её давний сон. Однажды ей приснилось, что она смотрит фильм, а потом сама становится его участницей. Вокруг ярко светит солнце, люди нарядно одеты, смеются и радуются встрече друг с другом.

– Танюш, а можешь, в профиль повернуться?

Таня очнулась от воспоминаний и увидела, что Максим снимает её, глядя в свой чёрный айфон.

– Спасибо, отлично! – сказал Максим тоном лихого фотографа и, продолжая снимать, спросил:
– Ты в Киеве сейчас живёшь?
– Да, в Киеве.

Таня поймала себя на том, что старается говорить правильно по-русски. И ещё на том, что разговор этот доставляет ей наслаждение.

– С мамой и сестрой, – добавила она.
– Замечательно, – отозвался Максим, – Сестра учится или работает?
– Работает.

Помолчав, Таня впервые смело посмотрела на Максима.

– И мама тоже работает, если вам так интересно.

Максим поднял бокал с красным вином.

– Предлагаю окончательно перейти на «ты».
– Ладно, – сказала Таня, – только ты уже перешёл.
– Правда? Когда это я успел?

И они оба засмеялись.

Потом, уже возвращаясь домой, Таня пыталась понять, что же такое с ней было. Ведь ничего же особенного. Смеялись, рассматривали прохожих. Сначала толстую даму с лысой собачкой, одетой в шерстяную жилетку. Потом какого-то «ботаника» с длинными волосами, который что-то слушал в наушниках, и раскачивался из стороны в сторону.

Но все эти незначительные картины почему-то радовали и были наполнены светом, как в том далёком сне. И спешащие прохожие, и скверик возле Золотых Ворот, и даже скульптура Ярослава Мудрого, которая из-за фальшивого прищура бронзового князя, всегда Тане не нравилась, теперь казались милыми и родными.

Таня ждала, что во время их встречи Максим заговорит о чем-нибудь опасном и враждебном. И даже готовилась, внутренне проговаривая свои будущие колкие и умные ответы. Но Максим только шутил, рассказывал о старинных домах, мимо которых они проходили, когда вышли из ресторана, и снимал Таню на свой айфон.

Сама того не заметив, Таня перестала обдумывать каждое своё слово, свободно смеялась, морщила веснушчатый нос и, совсем разговорившись, рассказала о родном городке, откуда была родом, о том, как они с пацанами воровали арбузы на баштане и как за ней увязались две собаки и разорвали сарафан.

Конечно, от чистого русского языка Таня была уже далеко. Но забавный озорной суржик, лившийся из Таниных уст, похоже, нравился Максиму. Он тоже вспоминал детство, говорил о своей маме, а потом, перед прощанием, попросил Таню, отойти чуть подальше и, когда она изящно оперлась на парковую скамейку с чугунными завитушками, сделал её фотографию в полный рост.

Потом Максиму позвонили с работы.

– Бегу, дорогой! Я на важной встрече! – закричал он в телефон и едва заметно подмигнул Тане.

Затем он сказал «созвонимся», приложил большую бородатую голову, пахнущую дорогим парфюмом, к Таниной щеке и быстро перешёл на противоположную сторону улицы.

Когда Максим исчез в подъезде дома напротив, Таня опустилась на скамейку и сняла, наконец, свои блестящие красные туфли. Вены на ногах от напряжения до того распухли, что казалось, сейчас разорвутся и жёлтые плитки скверика зальёт густая Танина кровь.

Утром от Васи Щура пришло сообщение. Точнее, это была ссылка на материал в ютубе. Под ссылкой Таня прочла короткую приписку, непонятно к кому обращённую:

– Суки!

Таня открыла сообщение и сразу увидела Максима. Это был его блог. Максим говорил, обращаясь к зрителям.

– На днях мне пришла мысль сделать сюжет о некоторых жертвах революции. Я имею в виду не погибших, а живых, активных участников тех событий. Впрочем, и они, на мой взгляд, жертвы. Не собираюсь спорить с ними или критиковать их позиции. Да, и нет там никаких позиций. Лучше давайте, заглянем в душу некоторых знаковых участников революционных беспорядков. Что ими двигало? И что это, вообще, за люди?

На экране появились три портрета. В одном из них Таня сразу узнала себя.

– Думаю, здесь есть повод для размышлений психологов и даже психиатров, – продолжал Максим. – Как получилось, что обычные безграмотные девочки и мальчики внезапно возомнили, что они могут решать судьбу государства? Мне кажется, в основе этого явления лежит комплекс неудачника, страдания двоечника, презирающего себя за своё ничтожество, но желающего перевернуть мир, только бы все забыли об его унизительной тайне.

Таня не столько слушала, сколько смотрела. Это был всё тот же Максим, только не улыбающийся, а серьёзный и строгий. Похожий на учёного.

Сначала Максим показал на экране известного майданного сотника Троцюка и рассказал, что тот недавно укусил кого-то в парламенте. Потом, в кадрах старой милицейской хроники, замелькал Вася Щур, который, самодовольно оскалившись, малевал красной краской на чёрном постаменте памятника. А затем появилась и Таня.

Максим говорил за кадром, не переставая. Говорил о душевном недуге, которым заразились миллионы граждан. Об их болезненном желании скрыть свою второсортность. И о завистливой ненависти этих людей ко всем разумным и образованным.
В какой-то момент Таня перестала слушать. Вернее, она слышала голос Максима, но слова его напоминали одинаковые скачущие шарики в лотерейном барабане. Таня только смотрела и ждала, когда же она снова появится на экране. Вот она рассказывает о своей маме за столиком ресторана, а вот говорит о сестре и, морщась, улыбается.

Тане не было больно. Но в ней ныла какая-то тяжесть, и было неловко и стыдно. «Конечно, только так и могло быть, – с горечью говорил голос внутри, – а ты чего ждала?»

Наконец, на экране появился, сделанный Максимом, её портрет в полный рост, на котором она, как теперь казалось, неуклюже прислонилась к парковой скамейке. Солнечные блики играли на красных туфлях сестры и делали их ещё более яркими.
Таня хотела остановить просмотр. Но тут появились комментарии подписчиков канала. И она заставила себя, их прочитать. Зрители шутили и благодарили Максима. Больше всего шуток досталось Тане. Спрашивали, где Максим поймал эту чокнутую кралю. В каком сельмаге продают такие платья.

Таня механически пролистывала чужие злые слова. Она будто ждала чего-то ещё. Более оскорбительного. Того, что принесёт настоящую боль и унижение.

В конце концов, кто-то написал:

– А туфельки у вашей дамы с чужого плеча.

До сих пор молчавший Максим на этот комментарий сразу откликнулся:

– Да, с обувью не сложилось.

И поставил улыбающийся смайлик.

Таня встала и прошлась по комнате. Потом она пошла в кухню. Ей казалось, что её бросили в мусор. Точнее, бросили в мусор её душу. Или как там называется то место, где живут самые дорогие воспоминания и самые тайные надежды. Где хранятся мечты о любви, о нежности, о ласковых словах доброго и сильного мужчины.

Всё это теперь было измазано грязью. И в этой грязи, проклиная себя за то, что говорила с Максимом о маме и сестре, Таня стояла посередине кухни, на шестнадцатом этаже своей квартиры на Троещине.

Она открыла холодильник и достала недопитую бутылку водки. Резко опрокинув бутылку, Таня сделала несколько глотков. Водка была холодной и противной. Таня зажала рот ладонью, постояла, а потом заставила себя снова обхватить губами горлышко и пить, не останавливаясь.

Допив, она посмотрела в тёмное окно. Мама работала санитаркой в больнице, и сегодня была на дежурстве. Знакомое пьяное омертвение не наступало. Таня продолжала всё чувствовать.

Зазвонил телефон.

– Ну, шо, бачила? – закричал Вася Щур.
– Бачила, – угрюмо сказала Таня.
– Тут таке діло. Едем з хлопцями на задание. Заїхать за тобой?

Таня немного подумала, раскачиваясь у стола.

– Давай, заезжай.

Она достала из шкафа пятнистые военные брюки и стала долго и тщательно шнуровать высокие чёрные ботинки.

Машина Васи Щура приехала через полчаса. Это был серый микроавтобус. Внутри не было света, но когда Таня забралась в него, то увидела нескольких Васиных побратимов.

– Привет, Мина, – сказал один в капюшоне, закрывавшем половину лица. Тане послышалась, в его голосе насмешка, и она грозно зыркнула на говорившего.
– А ну, посунься, красавица, – сказал Щур, садясь рядом с Таней.

И автобус тронулся.

Они ехали очень быстро, словно боясь опоздать. Таня не смотрела на дорогу, но, судя по тому, что большие дома за окнами скоро исчезли, и только мелькали редкие фонари и тёмные деревья вдалеке, они уже были за городом.

Вася Щур положил руку Тане на плечи и прижал её к себе. Она сразу узнала удушливый кисловатый запах Щура.

– Куди їдемо? – спросила Таня.
– Та тут треба трошки попов поганять, – сказал Вася, и, просунув руку под Танину куртку, стал пощипывать её бок.
– Яких попов?
– Ну, ясно яких, московських!

Щур приоткрыл рот и оскалил ся.

Таня попробовали отстраниться, но Щур обнимал крепко.

Таня разозлилась

– Слухай, я тобі не пацанка! Говори, що за діло, і що треба.

Она с силой выпрямилась и, сбросив руку Щура, обернула к нему своё злое лицо.

– Та зараз усе побачиш! Там наші вже работають. Но шеф сказав подъехать помочь, шоб швидче закончить.

Он многозначительно глянул на Таню, вскинул бровь и добавил чуть нараспев, изображая страстное придыхание:

– И грошики перевёл на Васенькину карту.

В этот момент автобус резко свернул с главного шоссе на узкую дорогу, и Таня увидела вдалеке огонь.

Среди чёрного неба виднелся маленький, похожий на луковицу, купол церкви. Вокруг купола вспыхивало пламя, и взлетали искры.

– Там шо, горить? – спросила Таня.
– Ага, горить! – весело подтвердил Щур. – Треба трошки поджарить колорадських попів, бо через них не буде урожая.

Автобус, подпрыгивая на перепаханном поле, направился к церкви.

– Стоп, машина, – сказал Вася Щур. – Хлопці, на выход!

Все стали выпрыгивать из автобуса. Вышла и Таня.

Первое, что она услышала, был женский плач. И ещё гул голосов. Потом она увидела за церковной оградой мечущихся людей. Они двигались и кричали возле небольшого дома на возвышении, который был мало похож на церковь. И, если бы не купол на крыше и ступеньки, ведущие к входу, дом можно было бы принять за старый сельсовет.

Всё, что видела впереди Таня – смятение людей, плач, вспышки огня от брошенных на крышу бутылок с «коктейлями Молотова» – ещё недавно вызвало бы в ней воодушевление, подъём духа, чувство причастности к борьбе с врагами. Но сейчас она только насупленно смотрела по сторонам и шла по рыхлому полю вслед за Щуром.

– Мілиція приїхала! – выкрикнул женский голос.
– Слава Богу! – запыхавшийся старик выбежал навстречу Щуру, но, увидев, что ошибся, отступил и произнёс срывающимся голосом:
– Ви подивіться, що вони роблять, бандюги!

Щур обошёл старика, слегка оттолкнув его плечом, и решительно вошёл за церковную ограду.

Во дворе храма кричали и толпились несколько десятков человек. Таня увидела пожилого священника в чёрном подряснике. Рядом с ним стояли две женщины, с завываниями пытавшиеся утереть кровь с его лица. Но священник отмахивался и порывался бежать к дверям храма. Там четверо пожилых мужчин, женщина и мальчишка лет семнадцати мешали нападавшим подойти к двери. Но молодые парни в капюшонах и балаклавах со смехом стаскивали их со ступенек, и при этом били кулаками. Потом, освободив подход к церковной двери, они взбегали по ступенькам и колотили в неё ломиками.

Всё это сопровождалось непрерывным воем старушек, полногрудых сельских женщин в дешевых платках и двух девчонок лет двенадцати.

– А, це ти, Щуряка!

Из толчеи вынырнул Семён Левченко, коренастый парень лет двадцати пяти. Он часто дышал, руки его были красными и влажными, будто облитыми вишнёвым соком. Глаза на горбоносом лице блестели от огня.

– Он бач, як криша гарно горить! – Семен махнул рукой в небо. – Зараз ще з церкви виженем! Бо вони ж там заперлися, придурки!
– А чого так долго? – недовольно сказал Щур тоном начальника и направился туда, где ломали дверь.

Две женщины кинулись к Щуру.

– Діти, що ж ви робите! – заголосила одна из них.
– Хочемо помолитися вашему московському богу, а ви нас не пускаєте, – ехидно ответил Вася Щур и шедший рядом Семён довольно загоготал.

Таня давно знала, что существуют московские попы, которые за деньги работают на Москву и хранят у себя оружие для сепаров. Все, с кем она делала революцию, тоже об этом знали. Но на таком задании бывать ей ещё не приходилось.

Первое, что смутило Таню, было то, что люди, плакавшие и кричавшие вокруг, совсем не были похожи на подкупленных агентов. Они были такими же, как Танина мама, тётя Оля, которая жила в селе, и все Танины родственники. Говорили они на том же языке. Так же одевались.

– Може, попы їм голову задурили, – думала Таня, нащупывая правильную мысль.

Разгорячённый и весёлый, к ней подбежал Вася Щур.

– Що скажеш, Мінка?
– А що треба казать?
– Ну, шо з тим цирком робить? Криша зараз впаде і ті чокнуті згорять!

Таня посмотрела на горящую крышу храма, на окна с прибитыми к ним железными решётками, потом опустила голову и, глядя в землю, сказала:

– Шашку треба дымовую, вікно розбити, вкинути і самі вилізуть, як тараканы.
– От за шо я тебе люблю, моя киця! – воскликнул Щур. – Тільки нема шашок! Семен, дурна голова, забув! Так що придётся ручками, ручками!

Щур растолкал кричавших и быстро взбежал по ступенькам храма.

Что ей делать, Таня не знала. Она и раньше, приезжая на задания, не знала, что сделает в следующую минуту. Но тогда дерзкие выходки, вызывавшие одобрение соратников, получались сами собой. Теперь же внутри себя она ощущала только пустоту.

Кто-то потянул Таню за рукав.

– Донечка, – проговорил писклявый старческий голос.

Таня обернулась. Сгорбленная старушка, положив своё маленькое худое туловище на палку, смотрела на Таню, трясла головой и улыбалась. При этом слезы текли по её сухому сморщенному лицу

– Донечка… – повторила старуха, продолжая улыбаться и плакать.

Таня опустила лицо и без всякой цели стала подниматься к входу в церковь. Оказавшись на возвышении, она медленно обвела глазами церковный двор. Люди внизу продолжали метаться и кричать. Седой мужчина обеими руками обхватил голову. Один глаз у него распух и заплыл. Щур, тем временем, уже выламывал дверь. Деревянная крыша горела, и жар пожара Таня ощущала спиной.

Сколько раз Таня воображала себя народным вождём, мстителем, который стоит над растерянными людьми, спокойно отдаёт приказания и произносит горячую речь. Но теперь Таня стояла в бездумном оцепенении, и говорить ей не хотелось.

Внезапно перед ней возник тот самый пожилой священник, которому женщины утирали кровь с лица. Лет ему было под шестьдесят. Крест у него был небольшой, без украшений, похожий на оловянный. Голова облысевшая, на носу появились очки, которые он, видимо, до этого потерял. В свете огня Таня даже успела рассмотреть его глаза. Они были прозрачные, не испуганные, а какие-то очень печальные.

Священник мельком глянул на Таню, а потом с неожиданным для него проворством подбежал сзади к Щуру и, схватив его за шиворот, оттащил на себя. Но Щур был сильнее и намного выше ростом. Он сумел вывернуться, и, глянув на священника с хорошо известным Тане насмешливым оскалом, закричал:

– А! Кремлівські агенти! Иди на Путіна молися!

Он размахнулся и ударил священника в лицо. Тот потерял равновесие, скатился со ступенек и замер на земле без движения.

Таня посмотрела на Щура, а потом, быстро сбежав по лестнице, пошла в сторону церковной калитки. Потом она вышла за ограду и стала поспешно, удаляться от храма.

Вокруг чернело поле. Сзади послышался топот. Таня ускорила шаг. Но Щур догнал её. Он схватил Таню за куртку и повернул к себе.

– Мінка! Ну, ты чё!
– Через плечо!

Таня вырвалась и пошла в темноту.

– Я не понял! – закричал Щур.

Таня остановилась.

– Шо ты не понял?! – она вплотную подбежала к Щуру. – Де твои сепары? Де твои колорады? Оці бабки колорады?

Она осеклась, припомнив священника, неподвижно лежавшего на земле.

– Шось ти сильно розумна стала, – сказал Щур нехорошим голосом и наклонил вперёд свою стриженую голову с узким, заросшим волосами лбом.
– А ну, іди сюди, рибка!

Он притянул Таню к себе и, толкнув, повалил на землю.

– Відпусти, гад! – простонала Таня.
– Скоро відпущу, – хрипел Щур, сбрасывая с себя брюки. – Мы зараз быстренько!

Таня стала кататься из стороны в сторону, пытаясь освободиться. Но Щур был тяжёлым. Не выпуская Таню, он рвал на ней военную рубашку. На какое-то мгновение Щур замешкался, и Таня, собрав силы, толкнула его в подбородок, а другой рукой ударила по носу. Щур вскрикнул, а Таня откатилась, вскочила на ноги и побежала к дороге. Щур, подтягивая брюки, помчался за ней.

На краю дороги Таня увидела большой камень. Она с трудом подняла его и, сжимая обеими руками, крикнула подбежавшему Щуру:

– Уйди, падло, убью!

Только сейчас Таня ощутила тот самый подъём духа, который в дни революции пугал даже её соратников.

Вася Щур сразу узнал прежнюю Таню-Мину. Он немного постоял, глядя с ненавистью, и первым отвёл взгляд.

– Ладно. Погово̀римо іще, – сказал он искривившимся ртом.

Потом Щур развернулся и двинулся туда, где полыхала церковь.

Таня ещё несколько минут смотрела ему вслед, сжимая камень.

Казалось, с Васей Щуром уходит её прошлая, понятная жизнь. С борьбой, руганью, «коктейлями Молотова». Сейчас всё это было далёким и чужим. Но как жить по-другому, Таня не знала.

Ей хотелось любить. Обнимать и прижимать к себе маленького беззащитного ребёнка. Целовать его. И чтобы её, Таню, тоже целовали и нежно обнимали.

Та жизнь, на которую Таню призвал в мир Создатель, жизнь женщины, сосуда любви, заботы, нежности, словно просыпалась в ней. И оттого, что всё, чем она жила раньше, было совсем не таким, но противным, шумным, раздёрганным, будто пахнущим кислым потом Щура, от этого ей было теперь особенно тяжело и до слёз жаль себя.

Таня шла к дороге, рассчитывая поймать попутную машину.

Вдруг, среди темноты, бодро заиграл казацкий марш её телефона, и на экране появился Максим. Таня долго всматривалась в экран, как-будто весь Максим сидел там у неё в телефоне. Наконец, она приняла звонок.

– Привет! – ласково и, как всегда, оживлённо заговорил Максим. – Ты куда пропала? У нас тут конференция намечается. Хотел тебя пригласить, как гостью.

Таня молчала, вглядываясь в тёмную даль дороги.

– Нет, я не смогу прийти, – сказала она, чётко разделяя слова.
– Почему, Танюш? – Было слышно, как мило и простодушно улыбается Максим.

Таня глубоко подышала, чувствуя, что из груди у неё что-то рвётся, и сказала:

– С обувью не сложилось.

Потом она размахнулась и бросила смартфон с говорившим Максимом в придорожные кусты, где он ещё некоторое время продолжал рокотать своим доброжелательным голосом.

Потом Таня увидела свет фар приближающейся машины, и стала махать ей рукой.

Ян ТАКСЮР, Facebook