Иллюстрация: Обвал львовской ратуши, 1826 год

Продолжение. Начало читайте ЗДЕСЬ.

«В 1773 році, – писал академик Александр Белецкий, – польський сейм санкціонував акт так званого першого поділу Польщі, і стародавня Червона Русь перейшла під владу Австрії... до влади поміщиків додалась ще влада німецьких чиновників, які взяли на себе адміністративне керівництво «королівством Галичини і Лодомерії», як стала називатися в цей час Галицька земля».

Никто еще не догадался тогда назвать Галицию Украиной, а ее население – украинцами. Для новой власти галицийские туземцы вообще представляли научную загадку, которую следовало немедленно разрешить для успешного управления краем. Правда, с одной из разновидностей местных жителей – поляками – все было ясно. Поляки, как поляки – шляхта, ксензы, мещане и некоторое количество крестьян – полная этническая структура. Все это говорило по-польски и исповедовало католицизм. Проблема была в другой породе галичан – той, что называла себя «русинами» или «русняками», исповедовала униатство и писала на каком-то малопонятном диалекте витиеватыми кириллическими буквами, представлявшими для чиновников из Вены почти секретный шифр.

По словам того же Белецкого, немецкие власти скоро открыли, «що серед нових підданих Австрії є значна кількість загадкових «русняків», які відрізняються від поляків релігійними обрядами, а головне мовою, що являє собою різновидність чи то російської, чи то «іллірійської» мови (eine Art der russishen oder illyrischen Sprache). Вони представлені, за офіціальними даними, головним чином селянською масою і деякою кількістю попів». (О. І. Білецький. Від давнини до сучасності. Том I – Київ, 1960, с. 212).

Культурный уровень этого загадочного народа вызвал у образованных венцев, уже проникнувшихся идеями Просвещения, изысканную великодержавную иронию. Греко-католическая церковь «русняков» была снизу доверху пронизана коррупцией и кумовством. Очень быстро австрийские власти со свойственной немцам педантичностью составили объективное представление об этой категории новоприобретенных подданных. Пересказывая отчеты имперских чиновников в Вену, тот же Белецкий дает такую картину «высокой» культуры Галичины конца XVIII столетия: «В містах є єпіскопи і монахи, представники нечисленної церковної «аристократії». Ці знають і польську мову, і латинську, і швидко засвоюють нову державну мову – німецьку. Щодо сільських попів, що культурним рівнем мало відрізняються від своїх парафіян і яких поміщики третирували нарівні з кріпаками, це «пастирі» селянської маси, але пастирі, які насамперед все-таки занепокоєні тим, як би побільше настригти вовни зі своєї «отари». В міру сил вони вичавлюють з селян обов'язкову «десятину». А з них самих при нагоді деруть «мзду» вищі церковні чини – єпіскопи та їх чиновники. Близько стоячи до народу, попи залишаються йому чужими. Ледь-ледь розбираючи церковну грамоту, вони в більшості цілковиті неуки. Багато серед них не вміє навіть підписати своє прізвище, ставлячи замість нього під офіціальними паперами просто «знак хреста святого». Коли одного з уніатських єпіскопів спитали, як може він «рукополагать» (надавати звання) у священики цілковитих неуків, він відбувся жартом, процитувавши з псалтиря: «всякое дыхание да хвалит Господа».

Это колоритное описание галичанской полудикости Белецкий завершает колкой сентенцией перемышлянского старосты фон Моллерна, не без оснований утверждавшего, что «русняцький піп – це уособлення дурості і неуцтва». В немецкоязычном оригинале: «der rusniakische Pop ist Dummheit und Unwissenschaft selbst».

Легко заметить, что галицкие русины к этому времени фактически утратили воспоминания о принадлежности к древней Киевской державе. Они с трудом могли объяснить, кем являются и почему их самоназвание так похоже на имя народа, населявшего соседнюю Российскую империю. Хотя униатские священники и признали своим главой римского папу, но при богослужении они еще пользовались древним священным языком с «ятями» и «ерами» и церковно-славянским шрифтом, на котором не отразилась прошедшая в России петровская реформа. Епископ-греко-католик, которого цитирует Белецкий, отшучивается на том же профессиональном языке попов, что и его православные коллеги из России: «Всякое дыхание да хвалит Господа». Простой же народ Галичины говорил на дикой смеси русского с польским, еще не получившей название «української мови».

Вот пример галицкого «красного письменства» образца 1822 года – отрывок из перевода немецкой поэмы «Ностальгия проклятых», сделанного местным стихотворцем Иосифом Левицким. Так как недоразвитый галицкий диалект не имел ученого слова «ностальгия», Левицкий перевел это понятие, как «домоболие» – боль по дому:

Эти мутные тяжелые строки запечатлели всю историческую карму Галичины. В исковерканных чужими наслоениями словесах мы все-таки узнаем изуродованный русский – тот самый язык, на котором написана блистательная «Галицко-волынская летопись» времен князя Даниила. Примитивный суржик Левицкого – расплата за предательство его предками православной Руси. Почти лишенное речи существо хочет взлететь, подняться над галицкой обыденностью, но «чорные души» шепчут: «Молчи, дурак!»

Чтобы появилось это «домоболие», нужно было веками капля за каплей выдавливать из себя душу – сначала впустить во Львов польских владык, потом закрыть ворота Богдану Хмельницкому, потом изменить веру и остаться на распутье между старыми панами – поляками, все еще державшими в руках хилую экономику и дух Галичины, и новыми – австрийцами, явившимися из Вены цивилизировать новые окраины пышного государства Габсбургов.

Вопрос «Кто мы?» встал перед галицкими русинами с особенной остротой в первой половине XIX века, когда «весна народов» пробудила вокруг Галичины старые национализмы – польский, венгерский и, как ни странно, германский, которому тоже стало тесно в границах красиво стареющей Австрийской империи. Он искал для себя новое вместилище и обрел его в молодой энергичной Пруссии, просто на глазах набухавшей пангерманизмом.

Маленькому забитому галицкому племени оставалось только пугливо озираться в окружении этих агрессивных соседей и искать, к кому бы примкнуть? Так случилось, что за восточной государственной границей, проходившей по речке Збруч, в уютном очаге Российской империи на казачьих хуторах, в богатых имениях малороссийского панства и в университетских аудиториях Киева и Харькова, где преподавание велось не по-польски, как во Львове, а по-русски, именно в это время стала зарождаться так называемая «украинская идея».

Жизнь под скипетром Романовых была так комфортна, а природа Украины-Малороссии давала такой избыток даров природы, что от скуки и безделья можно было породить любую идею – даже полетов в космос, которую обосновал подавшийся в народовольцы малоросс-революционер Кибальчич.

Уже целое столетие в Малороссии царил мир. Благодаря Екатерине II сгинуло Крымское ханство. Шло освоение новороссийских степей. Наполеон, затерявшийся на просторах России, в этот райский уголок не посмел даже заглянуть в 1812 году – у великого человека для этого просто не хватило сил. Даже коалиция таких мощных держав, как Великобритания, Франция и Турция вместе с примкнувшей к ним слабосильной Сардинией, не посмела во время Крымской войны заползти в южные пределы России дальше Севастополя. Несокрушимые солдаты трех империй жались, как лягушки, к черноморскому побережью. Представляете, как вольно можно было чертить идеологические схемы в защищенной со всех сторон Малороссии под защитой русских пушек?

На левобережье Днепра начался невиданный доселе культурный подъем. Отставной офицер русской армии Котляревский, словно играючись, сочинил для развлечения друзей «Енеиду на малороссійскій языкъ перелицїованную». Харьковский помещик Квитка-Основьяненко занялся производством повестей и комедий на языке своих крестьян. Выкупленный царской семьей из крепостничества художник Шевченко издал в Петербурге «Кобзарь» и антипольские «Гайдамаки». Засел за «Черную раду» Кулиш. Некто, чье имя до сих пор вызывает споры, на языке имперской казармы и Академии наук, густо сдобренном украинизмами, запустил в свет «Историю русов».

Некоторые из этих изданий контрабандой просачивались через границу и в Галичину. Австрийское правительство по мере сил старалось не допускать их. Но книга везде пробьет себе путь. Она попадет в те уши, что надо, даже путем пересказа.

Начитавшись импортной малороссийской литературы, наиболее пытливые из галичан спрашивали себя: а, может, и мы принадлежим к народу, что живет за Збручем и пишет такие прекрасные книги? Может, Шевченко – тоже наш? И Котляревский? И все остальные? Отпрыскам коррумпированных русняцких попов – этим «уособленням дурості і неуцтва» хотелось вырваться из удушливой галицкой тьмы и приобщиться к куда более высокой культуре Малороссии.

В 1837 году трое львовских приятелей – студенты местной семинарии Маркиян Шашкевич, Яков Головацкий и Иван Вагилевич, отчаявшись побороть непроходимую местную цензуру, издали в венгерской Буде сборник «Русалка Днестровая» на «рутенском» языке. Достаточно беглого взгляда на ссылки в этой коротенькой книжечке на 135 страниц, чтобы убедиться, под чьим влиянием она возникла. Авторы постоянно ссылаются на книги, вышедшие на территории Российской империи – в Москве, Петербурге и Харькове – «Енеиду» Котляревского, «Малороссийские песни» Михаила Максимовича 1827 года, номера «Запорожской старины» (Харьков. – 1833-1834), «Малороссийские повести» Основьяненко (Москва. – 1834) и московскую «Историю Малой России» Бантыш-Каменского, выпущенную в 1830 году.

Разворот из первого издания «Русалки Днестровой» со ссылками на украинские книги, вышедшие в Российской империи.

Галицким «интеллектуалам» отчаянно захотелось в духовную Малороссию, соблазнявшую их запретным запахом книг и вареников, доносившимся из-за границы. Они тоже кинулись обрабатывать местные легенды и сочинять романтические стихи. Но пока не могли похвастаться особыми успехами на ниве украинской литературы. Разве сравнятся с гениальной поэмой Котляревского корявые вирши авторов «Русалки Днестровой»?

С этого переломного момента Украина стала для Галичины сладким недостижимым идеалом.

Продолжение читайте ЗДЕСЬ.

Олесь Бузина, 28 октября 2010 года