«Он принял Россию с сохой, а оставил ее с ядерным оружием», — эта фраза Черчилля о Сталине общеизвестна. Можно подумать, что речь идет о каком-нибудь технократе, озабоченном только материальной модернизацией своей страны. Но пытаясь расшифровать загадку личности величайшего диктатора XX века, мы почему-то забываем: почти три десятилетия во главе СССР находился сугубый гуманитарий — специалист по богословию и древним языкам. Хоть и без диплома, не полученного по причине изгнания из Тифлисской семинарии.

Для лидеров ушедшего столетия такое образование — редкость. Черчилль — выпускник кавалерийского училища. Последний русский царь Николай II и германский кайзер Вильгельм II — тоже профессиональные вояки. Ленин и Керенский — юристы. Некоторым исключением на этом фоне выглядит только главный антипод Иосифа Виссарионовича Адольф Гитлер — «человек искусства», художник-любитель, в юности мечтавший поступить в Венскую академию живописи, но так и не преодолевший пропускной барьер.

Над неоконченным духовным образованием Иосифа Джугашвили я бы подсмеиваться не стал. В дореволюционных российских семинариях учили хорошо. В курс подготовки входили древние языки — латынь, греческий и иврит, необходимые любому толкователю Библии. Это объясняет, почему на закате жизни к удивлению всех Сталин разразился трактатом по вопросам языкознания. «Что он в них понимал?» — подшучивали публицисты перестроечной эпохи, забывая, что их знания в этой области равнялись нулю.

Сталин отучился в Тифлисской семинарии пять лет и был исключен отнюдь не из-за неуспеваемости. Причина его «отлучения от церкви» — увлечение марксизмом. В современных анкетах о своем образовании он мог бы с полным правом писать — «неоконченное высшее». Но это было такое «неоконченное», которое позволяло на равных общаться с приехавшим в сталинскую Москву 1937 года Лионом Фейхтвангером!

Однажды я поймал себя на мысли — несмотря на всю жестокость эпохи, при Сталине уцелело почти все наиболее талантливое, что было в СССР в науке и искусстве. Поначалу это наблюдение показалось мне диким. «Кремлевский горец» просто по роли своей в общественном сознании был обязан выкашивать все вокруг своим кинжалом, а на практике, совершенствуя механизм репрессий, он от него же и спасал своих «любимчиков», которые неизменно оказывались наделенными каким-то редким талантом. Воистину образ Воланда недаром родился в мозгу писателя именно сталинской эпохи! Сталин оказался Воландом не только для автора «Мастера и Маргариты», но и для Шолохова, Алексея Толстого, Бориса Пастернака, Евгения Тарле, маршала Рокоссовского, Остапа Вишни, Александра Куприна... Этот список можно было бы продолжать до бесконечности.

Как-то один из моих приятелей-историков спросил: «А ты уверен, что Булгаков не придумал звонок Сталина? Что это не легенда, которую он везде о себе распространял? Кто, в конце концов, слышал этот разговор, кроме их двоих?» Тем не менее я уверен, что легендарная беседа вождя и писателя не придумана. И не только потому, что ей предшествовало письмо Булгакова советскому правительству, в котором он прямо называет себя «единственным в СССР литературным волком», но и потому, что подобные истории стандартны для сталинской манеры общения с интеллигенцией. Случай Михаила Афанасьевича — не исключение, а всего лишь демонстрация действующего правила. Когда надо (или когда хотелось), вождь сам шел на диалог. Он любил «волков». Волки куда интереснее, чем прирученные псы.

Мы привыкли отождествлять зло с одним человеком, находящимся на вершине общественной пирамиды. Между тем и во времена Сталина, и сейчас оно разлито везде. Частица его — в каждом. А тот, кто наверху — возможно, тоже спасается от зла. И порой спасает других — тех, кто кажется ему достойным спасения.

В конце 20-х опасность неожиданно нависла над Евгением Тарле. Он только что опубликовал книгу «Европа в эпоху империализма», сразу же ставшую бестселлером. Тарле вообще был мастером писать бестселлеры. Замешанный в юности, как и Сталин, в марксистском движении, он хорошо знал, что такое взлеты и падения. Еще при царе его арестовывали за участие в нелегальных собраниях и высылали в сельскую местность без права учительствовать в больших городах. И тогда же он развил в себе способность писать книги по истории так же увлекательно, как романы. Просто потому, что нужно было зарабатывать на жизнь. В результате из Евгения Викторовича выработался совершенно уникальный тип ученого-«звезды» — ни один из историков России за все время ее существования до сих пор не смог сравниться с ним по числу зарубежных изданий!

Но была у Тарле еще одна импонирующая Сталину особенность — он никогда не стремился к тому, что обычно называют карьерой. Не участвовал в интригах, не выпрашивал наград и всю жизнь удовлетворялся скромной должностью старшего научного сотрудника в Институте истории.

Тем не менее популярность Тарле сильно раздражала официального вождя «марксистских историков» академика М. Н.Покровского — замнаркома просвещения, связанного со спецслужбами и обладавшего огромными административными возможностями.

По подсказке высокопоставленного завистника Тарле сначала попытались «вписать» в так называемый «монархический заговор». Потом в органах догадались, что сделать из марксиста, сидевшего еще при царе, апологета старого режима никак не получится, и переадресовали его в «академическое дело». В результате Тарле был судим и в 1931 году отправлен в ссылку в Алма-Ату.

Но вернулся оттуда он через год — досрочно. Никто, в том числе и академик, не знал, что решение об освобождении было принято самим Сталиным, заметившим исчезновение «звезды» с научного небосклона.

Еще через несколько лет — в 1938м, в самый разгар репрессий, Евгения Викторовича (по решению политбюро!) восстановили в звании академика. Но реабилитирован он был только посмертно при Брежневе, в 1967-м, вместе с остальными фигурантами «академического дела»!

Все это отнюдь не мешало Сталину заказать Тарле трилогию о величайших войнах России — с Карлом XII, Наполеоном и Гитлером. Отказаться тот не мог, хотя писать о Великой Отечественной ему совершенно не хотелось. Вождь и историк несколько раз встречались. Именно с Тарле Сталин советовался по поводу восстановления в армии погон. Написание трилогии «по заказу» доставляло ученому немало проблем. Он не умел творить без вдохновения и решился на маленькую хитрость, настояв на том, что писать такой труд следует по хронологическому принципу. Втайне академик надеялся: пока от Петра I дойдешь до Сталина, или ишак сдохнет, или шах умрет. В конце концов так и вышло. Тарле был старше Сталина на пять лет, а пережил его на год. Из задуманных трех успели выйти только первые две части трилогии — о Северной войне и наполеоновских кампаниях.

«Литературные волки» интересовали Иосифа Виссарионовича не только сами по себе. Он понимал, что домашняя собака произошла именно от этого хищника. А потому с удовольствием подливал «дикой» крови в свою стаю, чтобы улучшить породу псов. Спасая очередного волчару, оказавшегося в безвыходном положении, вождь рассчитывал на ответную благодарность.

Так в его окружении оказался замечательный белогвардейский публицист — граф Алексей Толстой. Оправдываясь перед бывшими соратниками за уход к большевикам, тот писал в 1922 году: «В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих брата — один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядьев, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть. Красные одолели, междоусобная война кончилась, но мы, русские эмигранты в Париже, все еще продолжали жить инерцией бывшей борьбы...

Я бы очень хотел, чтобы у власти сидели люди, которым нельзя было бы сказать: вы убили. Но для того, предположим, чтобы посадить этих незапятнанных людей — нужно опять-таки начать с убийств... Порочный круг. И опять я повторяю: я не могу сказать — я невинен в лившейся русской крови, я чист, на моей совести нет пятен... Все, мы все, скопом соборно виноваты во всем совершившемся. И совесть меня зовет не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный, но вколотить в истрепанный бурями русский корабль. По примеру Петра».

В явившемся с кавказских гор неведомом грузине граф Толстой сумел увидеть новую реинкарнацию Петра Великого. Толстому дали орден Ленина «за выдающиеся успехи в советской литературе», сделали его депутатом Верховного Совета. Он превратился в завсегдатая официальных приемов. Сталин часто беседовал с ним, даже подарил свою трубку — Толстой выпросил ее для собственной коллекции. Но однажды, как вспоминал художник Юрий Анненков, из-под личины любимца вождя вырвался настоящий волчий вой: «...Так как не было водки, мы пили коньяк». Толстой становился все более весел: «Я циник, — смеялся он, — мне на все наплевать! Я — простой смертный, который хочет хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Черт с ним, я и их напишу! Но только это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего «Азефа», и он провалился в дыру. Я написал «Петра Первого», и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, «отец народов» пересмотрел историю России. Петр Великий стал, без моего ведома, «пролетарским царем» и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне плевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится действительно быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбург — все они акробаты. Но они — не графы! А я — граф, черт подери!.. Моя доля очень трудна...»

Державные милости приходилось отрабатывать не только литературой. Когда ведомство Геббельса разрекламировало на весь мир расстрел советскими энкавэдистами пленных польских офицеров в Катыньском лесу, Сталин искал мощный контрпропагандистский ход. Как только Красная армия отвоевала Катынь, была назначена специальная комиссия по расследованию этого преступления. В ее состав включили и незаменимого «акробата» Алексея Толстого. Естественно, и этот трюк ему удался. Комиссия «передоказала», что расстреливали поляков немцы. Только в годы перестройки СССР официально признал: немцы тут ни при чем, наша работа.

Иногда милость вождя падала неожиданно как снег на голову. Автор «Чингисхана» и «Батыя» Василий Ян вряд ли рассчитывал, что в 1942 году станет лауреатом Сталинской премии! Как и Алексей Толстой, он вышел из «бывших». До революции служил военным чиновником в Туркестане, работал корреспондентом Петербургского телеграфного агентства в Турции и Румынии. Потом вернулся в советскую Россию и стал литературным поденщиком — писал по заказу госиздательства детские повести о Спартаке и «народных» восстаниях против Александра Македонского. Делал это крайне добросовестно, никогда не мозолил глаза начальству. И вдруг его прорвало! В «Чингисхане» он описал места, где странствовал в юности, проезжая верхом пустыни от Средней Азии до Индии. Роман вышел очень живым. И, как на заказ, в тот самый год, когда понадобилась патриотическая тема. Немцы как раз подходили к Волге.

Никто не подсказывал Сталину награждать именно Яна. Он сам был страстным книгочеем — самым заядлым среди российских вождей ушедшего века. В мемуарах Ильи Эренбурга есть эпизод, как обсуждался на политбюро его роман «Буря» в связи с выдвижением на Сталинскую премию. Сталин спросил, почему «Бурю» выдвинули только на вторую степень. Александр Фадеев объяснил, что, по мнению комитета, в романе есть ошибки. Один из главных героев, советский гражданин, влюбляется во француженку. Это нетипично. Сталин возразил: «А мне эта француженка нравится. Хорошая девушка! И потом так в жизни бывает»...

«Сталин, — пишет Эренбург, — отстаивал право Сергея любить Мадо, а вскоре после этого продиктовал закон, запрещавший браки между советскими гражданами и иностранцами, даже с гражданами социалистических стран... Дела Сталина так часто расходились с его словами, что я теперь спрашиваю себя: не натолкнул ли его мой роман на издание этого бесчеловечного закона?»

Может, и натолкнул. Но известно и другое. Когда советские войска вступили в Европу, именно Сталин одернул Эренбурга, чья антигерманская публицистика перешла все границы здравого смысла. Известное эренбурговское «Убей немца!» было актуальным, когда враг стоял под Москвой. Теперь этот призыв мог привести только к ненужным преступлениям против гражданского населения. В СССР не существовало другой прессы, кроме партийной. И все же давайте прочтем следующую характеристику: «На портретах Сталин производит впечатление высокого, широкоплечего, представительного человека. В жизни он скорее небольшого роста, худощав; в просторной комнате Кремля, где я с ним встретился, он был как-то незаметен». Это Лион Фейхтвангер «Москва 1937», изданная в Амстердаме и переведенная в том же году издательством «Художественная литература» тиражом 200 тысяч экземпляров — огромным даже по тем временам.

В этой книге еще много интересного о Советском Союзе. Совершенно неожиданного: «Бюрократизм тоже способствует осложнению московского быта. Однако тяжелее всего ощущается жилищная нужда. Значительная часть населения живет скученно, в крохотных убогих комнатушках, трудно проветриваемых зимой. Приходится становиться в очередь в уборную и к водопроводу. Видные политические деятели, писатели, ученые с высокими окладами живут примитивнее, чем некоторые мелкие буржуа на Западе... Но что абсолютно отсутствует — это комфорт. Если кто-либо, женщина или мужчина, хочет быть хорошо и со вкусом одет, он должен затратить на это много труда, и все же своей цели он никогда вполне не достигнет».

Неприглядная картина! И тем не менее книга выходит в сталинском СССР без купюр! Допустить такое к печати мог только человек, который искренне хотел, чтобы его страна стала лучше. Что же тогда свобода слова? Да и существовала ли она в те времена где-нибудь? В гитлеровской Германии? В Соединенных Штатах, где цензура во время войны не заметила депортации в концлагерях всех американских граждан японского происхождения? Не будет преувеличением сказать, что советские стандарты «гласности» того времени не так уж отставали от общемировых — тоже достаточно несовершенных.

Известна реакция Сталина на сообщение, что маршал Рокоссовский завел себе любовницу и держит ее прямо в штабе. «Что делать будем?» — спросили Верховного Главнокомандующего. «Завыдовать будэм!» — отшутился тот с кавказским акцентом. Тем дело и кончилось. В какой-то мере вождь всех времен и народов был лишен чувства зависти. Он очень ценил таланты и стремился использовать их на благо тому строю, который создавал.

Точно так же, как неожиданно пробилось целое поколение талантливых писателей, в войну выдвинулась плеяда сталинских полководцев. Иногда он очаровывался недостойными — такими, как генерал Власов. Но чаще и тут замечал одаренных. Это сейчас их скопом называют мясниками. А вот Геббельс сталинскими генералами восхищался, считая, что Германии как раз таких и не хватает для победы. «Разумеется, в вермахте найдется еще немало оперативных талантов, — записывает он в дневнике 31 марта 1945 года, — но отыскать-то их очень трудно». А ведь Сталин своих отыскал! Несмотря на русское бездорожье и размеры страны!

По большому счету в оценке современных технологий этот гуманитарий ошибся всего раз — когда поверил не Вавилову, а Лысенко. Но, с другой стороны, правота генетиков нигде в мире не была тогда экспериментально доказана. А Николай Вавилов развел в своем институте такой бардак, настолько раздул штат, устроив на должности всю свою свиту, а практические результаты были, несмотря на все затраты и заграничные экспедиции, так ничтожны, что в один момент вождь разочаровался в этом сыне московского миллионера. «Вы свободны, товарищ Вавилов!» — короткая фраза в ответ на многословные оправдания означала опалу и смерть в тюрьме. Вождь не любил, чтобы его водили за нос. Он хотел видеть вокруг себя успешных управленцев.

По-видимому, в Сталине погиб большой идеалист. Он искал в юности справедливости и в конце концов превратился в тирана. Он ценил людей искренних и одаренных. Но считал невозможным в обстановке постоянной войны предоставлять им полную свободу. Больше всего он боялся быть обманутым.

Существует восточная поговорка: лучше всего спрятаться в свете фонаря. Спастись от Сталина можно было только в лучах его личности. Под этим сиянием следовало забыть об отдыхе хотя бы на секунду. Но те, кто выдержали, остались навсегда.

Олесь Бузина, опубликовано в газете «2000» от 16 сентября 2005 года