Прошел год с того рокового апрельского дня, когда четыре пули, выпущенные рукой убийцы, оборвали жизнь ее сына. Тогда же и ее собственная жизнь превратилась в биологический факт существования. Как будто у реки — стремительной, искрящейся на перекатах, внезапно высохло русло. Нет больше живительной влаги, есть только след — глубоким, незаживающим рубцом на сердце.

Все это время она пытается заполнить образовавшуюся пустоту воспоминаниями о своем мальчике: неблизкая дорога на Берковецкое кладбище — почти ежедневный ее маршрут. Там, на могиле сына, каждый день появляются свежие цветы — люди несут их Лесику, значит, не забыли. Подходят к ней, говорят какие-то простые человеческие слова и просят что-нибудь вспомнить о сыне. Что-нибудь...

В доме тоже повсюду Олесь. Вот он улыбается с фотографий, смотрит с книжных полок — вслепую мог нужную книжку на них найти. Изумительной красоты икона Богородицы на стене — шелковое плетение с подвесками из православных серебряных крестиков — подарок сына, привезенный из заморского путешествия: «Поглянь, мамо, яке я тобі диво привіз!» На кухне в маленьком чугунном котелке румянится в кипящем масле круглая картошка — так любил готовить ее Олесь. Матери кажется, что вещи в доме еще хранят запах сына. Она зарывается в них лицом, и ее накрывает горячей волной воспоминаний...

Память — это единственное, что заставляет ее находить в себе силы для общения с журналистами, для подготовки книги о сыне, которая обязательно должна увидеть свет. Вот и сейчас Валентина Павловна терпеливо и доброжелательно смотрит на меня своими выплаканными глазами в ожидании вопроса. А я не знаю, с чего начать, чтобы не причинить ей боль. С фотокарточки на столе грустно усмехается Олесь: «Не бойся, коллега, начинай. С чего ни начни — все больно».

— Валентина Павловна, расскажите о своих корнях. Я знаю, что Олесь очень гордился своими предками и часто говорил: «У нас в истории рода много чего намешано, но все мои предки были порядочными людьми»...

— Это правда. Я считаю, что порядочность — самое главное человеческое качество. Порядочность и совесть. Жить с совестью — это жить с Богом. Вся наша семья была такой.

Я очень хорошо помню своего прадеда, Якова Демидовича Бубыря. Мне было 7 лет, когда он умер. Успел меня и на руках подержать, и повоспитывать. Успел и добрые слова сказать, и поругать, если я в чем-то была неправа.

Мы не из богатого сословия вышли. Мой прапрадед по материнской линии Демид Бобырь (позже фамилия трансформировалась в Бубырь. — В. П.) служил писарем у пана. После отмены крепостного права пан подарил ему шесть десятин земли в живописном местечке, получившем впоследствии название Бобровица (от фамилии прапрадеда). Постепенно землю заселили люди, работавшие у Демида Бобыря на винокурнях и получившие от него наделы. Всего в Бобровице 13 дворов было и несколько винокурен. Во время революции все это было уничтожено. Но я еще помню, как люди говорили «Бубырёва гребля», «Бубырёв ставок» — там любил рыбачить мой муж, отец Олеся...

В двух километрах от этих мест, в селе Новопетровское Талалаевского района Черниговской области я и родилась. И детство Олеся тоже в этом селе прошло — каждое лето он ездил туда вместе с бабушкой.

— Олесь не раз вспоминал о том, что ваша семья пострадала во время сталинских репрессий; отец вашей матери был заключен в концлагерь. За что?

— Если бы мы знали, за что... Взяли и оклеветали человека. Подлость и зависть человеческая на многое способны. Мы с мужем могли только догадываться, кто это сделал. С этой догадкой и с этой болью я живу до сих пор.

Прадед Андрей Бубырь был арестован в 1930 г. по делу «Спілки визволення України»//ФОТО ИЗ СЕМЕЙНОГО АРХИВА

Мой дед, Андрей Яковлевич Бубырь, был арестован в 1930 году по делу о причастности к СВУ — «Спілці визволення України». В те годы это было очень резонансное дело, по которому проходила целая группа украинской интеллигенции, в том числе Микола Хвылевой. Конечно, дед никакого отношения к спилке не имел, но пять лет лагерей получил. Все имущество — двух лошадей, двух свиней и сельхозинвентарь — у семьи конфисковали, даже горшки из печи повытаскивали. Оставили только воду в колодце, жену, старика-отца и шестерых детей... А в 1989 году мы получили справку от СБУ, что наш дед реабилитирован посмертно.

Но я хочу сказать, что шлейф «врага народа» никогда не тянулся за нашей семьей. Сын Андрея Бубыря, мой отец, работал председателем колхоза. Он умер 16 августа 1939 года, за два месяца до моего появления на свет. Поехал в Москву на всесоюзную выставку и умер в Боткинской больнице. А мама была на сносях, ехать в Москву за отцом было некому, там его и похоронили. Во время войны документы отца пропали, и я до сих пор не знаю, на каком кладбище он лежит.

Так что я росла без отца. И, наверное, его отсутствие я компенсировала общественной жизнью. Я была и пионеркой, и комсомолкой, и первым секретарем райкома, и депутатом райсовета. В компартию поступила в нашем Талалаевском районе и работала там. И никто никогда нас не упрекнул за прошлое деда. Все знали, что он не был виноват. Во времена независимой Украины мне, наверное, выгодно было бы говорить о том, что он был членом СВУ и боролся за незалежність, но я не хочу грешить против истины. Вот в царской армии во время Первой империалистической он действительно воевал, и даже награды получил. Что было, то было.

Бабушка Олеся: «Ти будеш письменником, і книжку про мене напишеш...»

— А вы не находите, что в судьбе Олеся и в судьбе его прадеда есть что-то схожее? Оба от репрессий пострадали.

— Да. Только мой дед все-таки вернулся, а его правнука в независимой Украине убили...

— В публикациях Олеся мне приходилось читать, что его предки по отцовской линии служили в Ахтырском гусарском полку. Что вам об этом известно?

— Мне тоже приходилось об этом слышать, но Олесь гораздо лучше владел информацией. Он ведь в архивах свою родословную изучал, много разных документов нашел. А я говорю только то, о чем точно знаю.

Знаю, что дед Олеся по отцу — Григорий Юрьевич Бузина — из потомственных казаков. У него даже в свидетельстве о рождении было написано «казак». А у свекрови Марии Ивановны — «казачка». В их роду все были мастеровитыми — любую вещь из дерева могли изготовить.

Как и подобает настоящему казаку, свекор был человеком очень смелым и мужественным. Когда началась Великая Отечественная война, почти все мужское население из их села Куземин Ахтырского района в один день ушло на фронт. Муж часто вспоминал, как он, младшенький из детей (в семье их было трое), сидел на руках у отца и все время обнимал его по дороге к военкомату.

Олесь Бузина: «Я никогда не уеду с Украины. Здесь даже жабы по-другому квакают»

А немец уже буквально по пятам шел, и многие мужики стали возвращаться в село. Но свекор не вернулся. Он сказал: «Мои предки под царём не были, а под немчурой проклятой Гришка Бузина и подавно не будет!» Так пешком, от военкомата до военкомата, он с еще несколькими земляками дошёл до Сталинграда. Домой вернулся в мае сорок пятого, целый и невредимый — наверное, высшие силы за смелость вознаградили. Вернувшись, застал сгоревшую родительскую хату — вражеский снаряд оставил мать с отцом без крова. И первое, что он начал делать, — заново отстраивать родителям дом.

Замуж за Мюллера

— Его сын, отец Олеся, судя по всему, казацкий характер унаследовал. Он ведь контрразведчиком был. Расскажите, как познакомились выпускница филфака и сотрудник КГБ?

— Меня журналисты всегда почему-то просят рассказать о работе мужа. Мы прожили с ним 36 лет, но я никогда не расспрашивала его об этом, как никогда и не скрывала, что он работает в КГБ. Знаю только, что в отставку Алексей уходил в звании подполковника. Еще живы многие из тех, кто знал его, и они могут подтвердить, что это был удивительный человек, настоящий самородок. Его очень любили мои коллеги, мои друзья, у многих он кумом был.

Конечно, он не родился контрразведчиком. В детстве хотел быть военным, но по состоянию здоровья в Харьковское военное училище не прошел. Выбрал журналистику; еще учась в школе, заметки в районную газету писал. И после армейской службы опять в газету вернулся, а потом по комсомольской линии пошел. Комсомол и познакомил меня с ним.

Алексей был назначен первым секретарем Ахтырского райкома комсомола в Сумской области. А я была первым секретарем Талалаевского райкома. Тогда Талалаевка тоже к Сумщине относилась. Познакомились как коллеги. Я не могу сказать, что влюбилась в него с первого взгляда. Но как-то стала замечать, что на совещаниях он всегда что-то рисовал. Потом стал записочки мне посылать, а на них рисунок — я с косой (у меня была длинная коса) и с сумочкой на руке.

Поженились мы 13 сентября 1964 года. Свадьба была настоящая комсомольская, очень шумная и красивая. Музыки, веселья было — на всю мою жизнь, человек 150 народу пришло нас поздравить: от каждого района Сумской области приехали делегации, родные, друзья. Был выходной, кафе выходило окнами на улицу, где много молодежи гуляло. Помню, как девчата и хлопцы заглядывали в окна: «Пустите нас, пожалуйста! Мы вас знаем и тоже хотим поздравить!» И муж дал команду — пусть все заходят!

Я все до мельчайших подробностей помню: на мне было красивое белое платье чуть длиннее колена, коротенькая фата и ожерелье из чешского хрусталя. Муж был в строгом черном костюме и в модных остроносых туфлях. Только колец у нас не было. Золото стоило дорого, да и достать его было сложно. Мы и решили: пусть будет свадьба, а кольца — потом. Но Алексей мне пообещал: «Если буду жив, то на каждом пальце у тебя будет по кольцу».

— Сдержал слово?

— Сдержал. Бриллиантов у меня не было, но кольца были. Жили мы сначала в общежитии — каждый в своем. А потом в коммуналке, но были счастливы абсолютно. Двери нашего дома не закрывались. Знакомые шутили: «Если надо покушать вкусно, идем к Бузинам!» Мне очень повезло с мужем — это был надежный и глубокий человек, который умел все, с ним никогда не было страшно. Я не помню случая, чтобы он обидел меня словом или поступком.

«Мы не из богатого сословия вышли». Мать и отец Валентины Павловны

— А правда, что друзья называли его Мюллером?

— Правда. И не только друзья, но и соседи, сослуживцы. Это прозвище после фильма «17 мгновений весны» к нему прилепилось. Он действительно был очень похож на киношного Мюллера. И никто тогда не мог предположить, что когда-то его сын Олесь Бузина станет лауреатом Международной премии имени Юлиана Семенова — награды в области экстремальной геополитической журналистики. Только получит ее посмертно.

Три имени для Олеся

— Я знаю, что Олесь был желанным ребенком, вы ждали его больше четырех лет. Чем запомнился день, когда он родился?

— В ночь на 13 июля была сильная гроза, ветер ломал ветки деревьев и дождь хлестал в окна. Помню, я стояла у окна, смотрела на разбушевавшуюся стихию и почувствовала, что начались схватки... Гроза гремела всю ночь, а к утру внезапно все стихло. И в без двадцати восемь родился Олесь. Помню, как открыли окно, и оттуда такой хлынул свет, и такой воздух свежий, хороший! Сын родился крепышом — 4 килограмма 100 граммов. Муж просто светился радостью, когда держал его на руках. А я все время плакала почему-то. Мне казалось, что он такой маленький и беззащитный. Медсестричка, чтобы успокоить меня, повела показать, какие маленькие дети бывают. А я все равно плакала, как будто предчувствовала его долю...

— Валентина Павловна, что повлияло на выбор имени для сына?

— Литература. Мы же с мужем филологи. Только он окончил Харьковский университет, украинскую филологию, а я Сумской университет — русский язык и литература. Мы с ним очень много читали, не пропускали ни одной театральной премьеры. Тычину, Рыльского, Василя Симоненко и других великих украинцев я открыла для себя благодаря мужу. Помню, как-то сказала ему: «Знаешь, я Рыльского не очень люблю...» Он: «Как?! Ты просто не представляешь, какой он лирик!» Но одним из самых его любимых украинских писателей был Олесь Гончар. Он тоже Харьковский университет окончил, прошел войну, и многие тогда были влюблены в его творчество. Все наше поколение зачитывалось его произведениями. Поэтому имя сыну муж выбрал сразу, хотя мне очень нравилось Алексей, Алешенька — простое и красивое.

Выбор мужа поддержали и наши друзья — тогдашний декан института им. Драгоманова профессор Василий Васильевич Лобода и его жена, Надежда Лукинична, главный редактор детской газеты «Юный ленинец». Но когда мы приехали регистрировать ребенка в ЗАГС, там сказали, что имени Олесь «в словнику немає». Есть имя Александр. На что Василий Васильевич сказал: «У вас устаревшие данные. Я работаю над новым словарем, который вот-вот выйдет. Там будет имя Олесь». У него был дар убеждения, и мы все-таки получили свидетельство на имя Олеся Алексеевича.

Но спустя две недели нас опять вызвали в ЗАГС: «Извините, отчет у нас не приняли, поскольку такого имени нет». И опять выручил Василий Васильевич, предложив компромисс: «Пусть для отчета будет Алексей, а в свидетельстве останется Олесь. Вы еще будете вспоминать меня: скоро многих деток этим именем назовут!»

А когда Олесь уже в сознательном возрасте решил принять крещение (он не был крещен в детстве, так как мы с отцом были членами партии), его крестили как Александра. Получилось, что у него три имени. Но имя, которое дал ему отец, он очень любил, и я теперь уже не представляю, чтобы мы могли назвать его как-то иначе.

«Муж светился радостью, когда держал на руках сына». Олесь с матерью и отцом

— В народе говорят «ребенок учится тому, что видит у себя в дому». В какой атмосфере рос Олесь, что вам хотелось ему передать, какие традиции в доме были?

— У нас была очень дружная семья. А главной традицией была книга. В эпоху читающих людей собрать хорошую библиотеку было непросто, и мы старались отовсюду, где бы нам ни приходилось бывать по долгу службы, привозить книги. Или кого-то просили привезти. Тома Большой советской энциклопедии я свозила со всей Украины. У меня в молодости была мечта: иметь этажерку с книгами. Мне это представлялось каким-то неверояным богатством. И когда мы уже здесь, в Киеве, получили квартиру, эта мечта сбылась — мы купили красивую этажерку. А из Сум привезли маленькую библиотеку, которой очень гордились. Первую книгу для нее мне подарила женщина, жившая по соседству с нашим общежитием в Сумах. Это был Гоголь 1902 года издания. Просто царский подарок! И, чтобы хоть как-то отблагодарить соседку за щедрость, я отдала ей подушку. Книгу я трепетно берегла, а когда, приехав в село, похвасталась деду, он покачал головой: «Оце в нас гарна хазяйка буде! За книжку подушку віддала!»

А муж мог на книгу последние деньги истратить. Придет бывало домой, а сам аж светится радостью: «Валю, ти тільки поглянь, яку я книжку купив!» И когда я вздыхала, тут же успокаивал: «Нічого, якось проживем! Картопля в нас є, буряк є, морква є, олія точно є, а книжка буде!» Мы не представляли свою жизнь без книг. У нас с мужем машины не было, зато книги были.

— Понятно, что эта страсть потом сыну передалась. Когда он впервые книгами заинтересовался?

— Очень рано. Сначала мы ему с отцом и моей мамой вслух читали, а когда сам научился читать, уже оторвать от книги нельзя было. И взрослый он никогда не приходил ко мне домой без книги. Не успеет порог переступить, сразу к книжному шкафу. Обедать его зову, а он уже сидит, читает. Я в шутку сердилась на него: «Синку, ти до мами прийшов, чи до маминої бібліотеки?» Кстати, в библиотеку он тоже совсем маленьким стал ходить. И не просто брал книги читать, он их «лечил». Так он этот процесс называл. Брал самые потрепанные, грязные, приносил домой, выкладывал и бережно начинал «лечить»: зашивал большой цыганской иглой, подклеивал, резиночкой чьи-то надписи стирал.

И когда в селе гостевал, тоже в библиотеку с бабушкой ходил, за 7 километров, в райцентр. Возвращаться они любили через пшеничное поле. Домой приходили с букетом васильков и с книгами. В хате на чердаке тоже среди моих детских книг учебники истории выискивал, и все читал их да перечитывал...

Когда Олеся убили, его школьная учительница Тамара Николаевна, которую он очень любил и ценил, передала мне его письма к ней и школьное сочинение, написанное им в 10-м классе. Он назвал его «Книга — смысл моей жизни».

Родители против «Вурдалака»

— Каким ребенком рос Олесь? Были у вас с ним какие-то проблемы в детстве?

— Не было проблем. Вы знаете, я еще до рождения много с ним разговаривала. Мне казалось, что я даже его дыхание слышу. И муж с ним говорил, песни мы ему пели. Я очень любила Василя Симоненко — гениального, несправедливо забытого поэта, который рано ушел из жизни. Всегда, бывая в Черкассах, я обязательно ходила к нему на могилу, чтобы поклониться. И Олесь рос под мелодию песни на его «Лебеді материнства».

Валентина Павловна тихонько поет красивым грудным сопрано:

— ...Можна все на світі вибирати, сину,

Вибрати не можна тільки Батьківщину...

І якщо впадеш ти на чужому полі,

Прийдуть з України верби і тополі...

Голос срывается, она не может сдержать слез:

— Не можу далі... Син мій упав не на чужому полі, упав від рук нелюдів...

Вытирая слезы, гладит фотографию на столе:

— Синку мій, синку... ...Когда мы его из роддома принесли, моя мама взяла его на руки и сказала: «Ти будеш письменником, книжку про мене напишеш, про моє тяжке життя...» Мы с мужем улыбнулись, глядя друг на друга. А она постоянно это повторяла. И так сложилось, что когда Олесь свои первые шаги в журналистике начал делать, он обязательно свои статьи бабушке читал. Она его главным советчиком и главным слушателем была. Он очень ей доверял, знал, что она всегда его поймет. И когда весь мир на него за книжку «Вурдалак Тарас Шевченко» ополчился, бабушка первая его защищала.

— Интересно, а как в семье филологов отнеслись к взорвавшей общество книге сына о Кобзаре? Не осудили за святотатство?

«Имя для сына муж выбрал сразу — Олесь»

— Сначала это было воспринято очень тяжело и мужем, и мной. Алексей ходил мрачнее тучи. Тогда мама моя не выдержала: «А ну сядь! Ти ж розумна людина, такий інститут закінчив! Дитина тобі каже: візьми почитай, що сам Шевченко про себе говорив! В Олеся ж те саме написано». Бабуся наша хоть и семь классов образования имела, но была мудрее нас.

И сколько нам потом пришлось с отцом перечитать литературы, чтобы убедиться, что сын-таки прав! Жизнь сама это доказала. Сегодня уже по-другому воспринимают и преподают Шевченко. Начинают понимать, что он не был богом. Но это не значит, что его не надо знать и изучать. Олесь никогда не говорил, что он плохо писал. Он просто не хотел, чтобы из него делали икону. У нас дома всегда стояли и стоят «Кобзари», есть даже небольшой бюст Шевченко. Общество не поняло тогда, что Олесь опередил время. Как сказал один умный человек, именно Бузина заставил нас перечитать Шевченко. Мы его в большинстве своем «проходили», а читать стали благодаря Бузине.

— Олесь рассказывал, что собирать материалы для «Вурдалака» начал еще в классе восьмом. В этом возрасте мальчишки по воробьям больше стреляют. Он всегда был таким серьезным?

— Шалопаем он не был никогда. Посмотрите на его детские фотографии — он везде серьезный. Мне казалось, что даже когда он родился, у него был какой-то недетский, задумчивый взгляд. Помню, гуляю с ним в парке, а он в коляске лежит и на деревья так серьезно смотрит, будто понимает — то береза, а то верба.

Он никогда не был вредным и капризным. Никогда не отбирал у детей игрушки и первым никого не трогал. Где-то до 4-го класса в школе его пытались задирать. Но мы с отцом ему говорили: «Сдачу надо в магазине давать. А ты сумей человека словами переубедить, чтобы правоту доказать». Однажды, когда его опять толкнули, классная руководительница сказала: «Скажи родителям, что Нина Тихоновна разрешила сдачу давать». Олесь проучил обидчика, и больше его не трогали.

Мы с отцом никогда не ругали и не наказывали сына — любое насилие унижает человека. Помню, ему было годика три, и в ответ на какую-то шалость отец вдруг крепко взял его за руку. Сын поднял на него свои серые глаза и очень серьезно произнес: «Ты что, папа? Я же личность!» Это было настолько неожиданно и дерзко, что муж смутился, разжал руку и никогда больше голос на «личность» не повышал.

С первого класса Олесь получил от старшеклассников прозвище «директор». С удовольствием откликался на него, чинно здоровался и обязательно подавал руку. Учителя тоже отмечали эту несвойственную возрасту серьезность и уравновешенность Олеся. Однажды, когда он был еще в начальных классах, директор школы остановила его в школьном коридоре: «Ты почему всегда такой серьезный, мальчик?» В ответ он степенно снял со спины ранец с нарисованной на нем ярко-красной «пятеркой» и сказал, что нет причины для веселья, в школе ведь мультики не показывают и юморески на уроках не рассказывают. В ответ на такую откровенность директор спросила: «Ты хоть знаешь, с кем сейчас разговариваешь?» «Конечно, — спокойно ответил Олесь, — вы тоже директор. Только настоящий». Поднял с пола ранец, так же степенно надел его и пошел.

Первый ученик без медали

— Какие способности вы замечали в сыне, кроме страсти к книгам? Кем хотели его видеть в будущем?

— Архитектором. Он очень хорошо рисовал, всегда школьные уголки оформлял, стенгазеты. А еще любил строить. Мы жили недалеко от детской железной дороги, и когда гуляли с ним в парке, он под каждым деревом что-то сооружал. На отдыхе в Крыму замки из песка и ракушек строил, на каникулах в селе землянки копал и крепости возводил. Когда ему лет восемь было, прислал нам с отцом письмо из села: «Побудував фортецю Новопетровку. Стіни із цегли зробив, а дах із черепиці».

— Школу такой парень просто обязан был с золотой медалью окончить...

— Он не стремился к медали, хотя все предметы давались ему очень легко. Но больше всего он любил историю, литературу, особенно русскую, географию любил. Когда на выпускном вечере вручали аттестаты, Олесь получал сразу после медалистов. И директор сказала: «Олесь Бузина у нас хотя и без медали, но он первый ученик в школе». Олесь обернулся и сказал: «Марія Миколаївна, так я ж і не хотів медаль».

— Почему после школы он выбрал для учебы Одесский университет?

— Ему хотелось самостоятельности. А вообще он хотел учиться в Москве, чтобы досконально изучать русскую филологию. И я уверена, что он туда легко поступил бы. Но там у нас никого из родни не было, и решили выбирать институт в Украине.

Ему очень нравилась Одесса и одесситы, нравился университет. И, если бы не обстоятельства, он там бы и учился. Но когда после первого курса он приехал на каникулы домой, буквально через сутки попал в больницу с гангренозным аппендицитом, и мы его долго выхаживали. Врачи рекомендовали на год академотпуск взять или присматривать за ним, чтобы соблюдал диету. И когда мы уже решили, что в Одессу с ним поедет бабушка, и определились с жильем, Олесь принял решение остаться в Киеве и перевелся в университет им. Т. Г. Шевченко.

Однажды, когда он еще учился в Одесе, у него в транспорте вытащили кошелек. И целую неделю он жил в общежитии на какие-то гроши, питаясь кусочком хлеба и салатиком из капусты. Но нам с отцом ничего не сообщил. А когда в выходной пришел к нашим друзьям-одесситам, они заметили, что он осунулся и похудел. Друзья устроили допрос, и он рассказал о случившемся, но нам с отцом просил ничего не говорить.

— Гордый был или боялся, что ругать станете?

— Мы его никогда не ругали. Просто он не хотел нас огорчать и всегда жалел. Да и цену копейке хорошо знал. Никогда не был транжирой. Как-то мы с отцом решили сделать ему подарок за хорошую учебу — купили модный кожаный пиджак. Ему тогда лет 15 было. Олесь отказался его носить. У отца, говорит, нет такого дорогого пиджака, а я тем более его не заслужил. Да и перед одноклассниками неудобно. Мы стали уговаривать сына: «Надевай его не в школу, а в библиотеку». Он сдался. А вскоре отнес пиджак в скупку. Деньги хотел отдать нам с отцом, но мы отказались — все-таки это был ему подарок.

Несмотря на внешнюю свою жесткость, Олесь был очень добрым и чутким человеком. Я вспоминаю, как спустя несколько дней после похорон стояла во дворе его дома на Дегтяревской. На том самом месте, где его убили. Смотрела на портрет, на оставленные людьми свечи, цветы и записки... И не заметила, как подошел человек. Судя по внешнему виду, бомж: «Вы из какого монастыря, матушка?» Видно, мою черную одежду он принял за монашеское платье. Он постоял, посмотрел на портрет Олеся и вздохнул: «Эх, знали бы вы, матушка, какого здесь человека убили! Он всегда мне помогал. И не только мне. Редкой доброты был человек» И заплакал...

«В Наташу Олесь влюбился с первого взгляда»

Потом Наташа, жена Олеся, рассказала мне, что часто видела во дворе этого мужчину. Олесь действительно опекал его — давал денег, приносил еду. Он не мог равнодушно пройти мимо чьей-то беды, чьей-то боли, всем старался помочь...

Первая кровь за правду

— В одном из детских писем Олеся я читала, что он раздумывал: кем быть — военным или журналистом? А потом решил совместить обе профессии. В армию, надо полагать, уходил охотно?

— Не просто охотно, он нам с отцом заявил: «Иду служить — и точка! Я не хочу, чтобы кто-то потом открыл мое личное дело и спросил: почему этот человек не служил?» Но случилось так, что накануне Олесь сильно отравился. И знакомая врач сказала ему: «Тебе нельзя сейчас в армию, надо брать отсрочку». На что он твердо сказал: «Никаких отсрочек! Спасайте, пожалуйста, лечите меня, но я должен идти в армию!» Подлечился и пошел служить. Определили его в войска ПВО. Но перед отправкой тоже случилась история.

«Иду служить — и точка!» В войсках ПВО. 1987 г.

Призывников формировали по группам на сборном пункте. И его должны были отправлять в Днепропетровск. Но, прибыв на сборный пункт, сын заметил неподалеку книжный киоск. Конечно, это был бы не Олесь, если б не зашел туда, где продавались книги. В киоске он накупил целый рюкзак книжек и пошел служить с этим рюкзаком. А пока он книги покупал, его группа на Днепропетровск уехала. Пришлось ему потом догонять будущих сослуживцев.

— Валентина Павловна, когда вы поняли, что ваш сын избрал опасную профессию?

— Мы с мужем не хотели, чтобы Олесь писал о политике. Но никогда не мешали ему. Безусловно, волновались. Когда случилась эта дикая история с избиением возле здания Подольского суда, мужа уже не было в живых. Он умер от сердечного приступа в 2000 году, в том же году, когда члены Союза писателей Украины устроили это судилище над его сыном. И все тяготы переживаний за Олеся легли на наши с мамой плечи. А спустя пять лет и мамы не стало. Дальше я несла этот крест одна.

...В ночь перед тем судом Олесь у меня ночевал, а утром спокойно собрался и поехал в суд. У меня даже ничего не екнуло. Хочу, чтобы вы поняли: это был настоящий мужчина, он не метался по квартире, не психовал, не жаловался. Никогда в жизни.

Я тоже ушла по делам, а когда вернулась домой, мама сообщила, что несколько раз звонила Наташа и была чем-то очень сильно взволнована. Я бросилась к телефону, а тут звонок. В трубке голос Лесика: «Мама, тут случилась небольшая неприятность, ты, наверное, по телевизору уже видела. Но только не волнуйся. Я в Больнице скорой помощи». Ехать к нему мне запретил, сказал, что с ним рядом Наташа, все в порядке, и попрощался до утра. А рано утром я уже была у него...

Когда я увидела сына, еле сдержала слезы. Он был сильно избит, у него было сотрясение мозга. Но он держался геройски и все время успокаивал меня.

Так он впервые серьезно пострадал за правду. В том, что это было незаслуженно, у меня нет сомнений — Олесь и этот, и все последующие одиннадцать судов выиграл. Его не за что было судить. Он никогда ни к чему радикальному не призывал, а только хотел, чтобы люди научились думать. Научились понимать свою историю, а не шли на поводу у мифов и пропаганды. Чтобы молодое поколение украинцев росло мыслящим и думало не только о собственном благополучии, но и о будущем родины.

Но оказалось, что здесь это никому не нужно; на него нападали со всех сторон, как волчья стая, норовя побольнее укусить. Но как мать я прощаю этих людей. С некоторыми даже здороваюсь кивком головы. Никогда не прощу только убийц моего сына...

— Когда началось политическое обострение в Украине — первый майдан, второй. Какой была ваша реакция?

— Я четыре раза ходила к ним на майдан, к этим детям. Говорила с ними, пытаясь их понять. Я спрашивала: почему они здесь, чего хотят, как представляют вхождение в Евросоюз? К большому сожалению, они даже не могли вразумительно ответить. Твердили только, что хотят в Европу, чтобы ездить туда. И все. Больше ничего не хотели слышать.

— А за выступлениями Олеся в политических ток-шоу вы следили? Советовали ему быть осторожнее, осмотрительнее, не вызывать огонь на себя?

— Конечно, следила... Но вы мне скажите, Гагарина можно было удержать, чтобы он не полетел в небо? Нельзя. Он не мог не лететь. Поэтому я четко знала, что Олеся удержать невозможно. Я только Бога постоянно просила: «Спаси!» Но когда речь шла о защите правды и чести, закон самосохранения у сына отключался. Он ведь за что тогда на «Интере» Пояркову дал по морде? За то, что Поярков его оболгал, за то, что Поярков — лжец. Олесь поступил по-мужски. Бывают ситуации, когда слово меньше весит, чем один раз дать по морде. Простите за грубость, но Поярков это заслужил. Пусть он теперь меня ударит.

— Олесь говорил вам, что ему угрожают?

— Сын никогда мне об этом не говорил.

— Вы знали о том, что ему предлагают уехать в Россию?

— Знала. Но он не уехал бы никогда из Украины. Это в нем было заложено генетически. Все его предки были привязаны к этой земле. Так же, как и его отец, Олесь просто не мыслил — как это, уехать? Тем более в такое трудное для страны время. Он считал, что обязан помочь землякам, которые заблуждаются, которых обманывают. Это чувство долга, и больше ничего.

«Собирайся, Валя. Убили Олеся...»

— Олесь был очень популярным писателем и публицистом. Как вы думаете, почему? Вам самой что больше всего нравилось в работах сына?

— Правда и справедливость. Он нигде и ни в чем не солгал. Одни за эту правду его ненавидели, а другие любили. И тех, кто любил, очень много. Когда в пятницу утром свежий номер газеты с его публикацией выходил, к двум часам уже газет в киосках не было. Я с Теремков ездила на Выдубичи за номерами. Киоскерша не знала, что я мать. Бывало, подхожу, а она: «Что же вы, женщина, так поздно? Бузину уже разобрали». А когда Олеся убили, она сказала мне: «Почему же вы не говорили, что вы его мама? Я бы газету бесплатно вам всегда оставляла...»

— Валентина Павловна, я не могу не коснуться самой болезненной темы... Скажите, у вас было какое-то предчувствие беды?

— Не было. Я тогда лежала в больнице, в стационаре... Только сон какой-то странный приснился. Как будто моя покойная мама стоит у окна и куда-то смотрит поверх моей головы. С тревогой такой смотрит. А я думаю, кого же она там ищет? Наверное, Олеся... А потом мне позвонила моя подруга, Валентина Семеновна Шевченко, и сказала: «Собирайся, Валя. У тебя большое горе: убили Олеся...»

— Вот уже год, как ведется следствие по делу об убийстве. Вы часто бываете в прокуратуре, следите за ходом расследования. Как вы считаете, процесс продвигается, есть результат?

— Мне сложно давать оценку действиям органов, но пока результатов я не вижу. Когда дело отправили в Одессу, я не могла понять, зачем. Олесь киевлянин, здесь все мы, здесь друзья, свидетели преступления тоже здесь. Что это была за следственная линия? Но, слава богу, прокурор Одесской области Давид Сакварелидзе отправил дело обратно в Киев. Сейчас новые люди занимаются расследованием. Как говорят мне в прокуратуре, «у них практически уже есть какая-то ясность».

Я очень законопослушный человек и считаю, что люди должны относиться к своей работе так, как относилось наше поколение, поколение наших родителей. Если работать по совести, будет результат. А если вы бессильны с этим разобраться, закрывайте дело. Ведь эта история с Одессой затянула расследование на несколько месяцев. Кому это было нужно? Те, у кого я спрашивала в прокуратуре, ответили: «Мы не отправляли».

— Вы часто бываете на кладбище. Приходят к Олесю люди?

— Я бываю там почти каждый день, если на улице не скользко. И не было дня, чтобы не застала на его могиле людей. Многие приходят часто, разговаривают со мной. А некоторые постоят молча, подойдут ко мне, за плечи обнимут, помолятся и так же молча уходят...

— Рядом с могилой Олеся находятся захоронения погибших под Иловайском. С теми, кто приходит к ним, инцидентов не было?

— Подходила ко мне раньше одна женщина. Говорила очень страшные слова обо мне и о моем сыне. Бог ей судья. Может, она от горя рассудок потеряла. Сейчас я давно не вижу ее на кладбище, но к могиле ее сына всегда подхожу и прошу: «Сыночек, родненький! Ни в чем не повинна ни я, ни тем более мой сын. Попроси свою маму, чтобы она не трогала нас!»

— Снится вам Олесь?

— Очень редко, три раза всего снился. Как-то приснилось, что он стоит напротив своей могилы с мальчиком лет семи. Я спрашиваю: «Сыночек, это твой сын?» Он отвечает: «Да, мама». И все. А второй раз приснилось, что они с мамой моей в сухой траве лежат, красивой, чистой...

Я постоянно плачу и постоянно думаю о сыне. Не знаю, что дает мне силы жить. У меня часто болит сердце, часто сдают нервы, мучают суставы и диабет... Иногда мне стыдно, когда меня кто-то из знакомых встречает на улице. Потому что я не иду, а ползу. Но я все равно ползу к могиле сына. Раньше я просила: «Сыночек, забери меня!» Но сейчас мне надо дождаться выхода книги о сыне. Это мой долг. Я обязана это сделать в память об Олесе. Обязана, чтобы памятник стоял на могиле. Я прошу его друзей, если не доживу, доведите до конца это дело. Там должен стоять памятник.

«Мертвая петля» Бузины

— Валентина Павловна, у вас ведь растет внучка Машенька, талантливая, красивая девочка. Она очень похожа на отца. Ради нее надо жить.

— Я безумно люблю Машу. В детстве я ей много внимания уделяла. Приучила и к театру, и к концертам, и к пению. В ее характере много отцовского. Она так же, как и Олесь, обожает книги. И трудолюбивая, как отец. Я говорю ей: «Машуня, на филфаке ведь все прочитать невозможно. Читай обзорно». А она отвечает: «Мне так не подходит, я буду читать сутками, но я полностью хочу прочитать». И хозяечка она умелая, все по дому может делать.

— Маша не думает по стопам отца идти? Она очень хорошо пишет.

— Пока рано еще об этом говорить. Только третий курс заканчивает. Но учится очень хорошо.

— Олесь в одном интервью сказал, что семья — это главное в его жизни. Как складывались отношения в его семье?

— Он считал семью надежным тылом. С Наташей они познакомились в редакции «Киевских ведомостей». Говорил, что с первого взгляда влюбился. А где-то через полгода они поженились.

— Свадьба была такая же шумная, как у вас с отцом?

— Олесь вообще никакой свадьбы не хотел и никаких ресторанов. Хотел, чтобы только самые близкие были. Но мы с отцом стали уговаривать, мол, есть же традиция, перед людьми неудобно. Согласился на компромисс — позвать двадцать человек. Но поставил условия: «Только дома!»

Ему повезло с женой. Наташа и в работе ему технически помогала, и хозяйство домашнее вела. Покупки, магазины, готовка — все было на ней. Она с самого начала окружила его заботой, и чай ему в кабинет приносила, стараясь создать все условия для работы.

— У вас есть надежда, что Украина станет такой страной, о которой мечтал Олесь?

— Это будет нескоро.

— А обида на страну, которая не уберегла вашего сына, есть?

— На страну обиды нет. Меня с Украиной невозможно поссорить и нельзя с ней разъединить. Это же не Украина убила сына моего! Это сделали нелюди. Но как бы мне ни было сейчас больно и тяжело, я горжусь своим сыном. Горжусь тем, что он честно жил, зарабатывая только своим умом и трудом, и никогда не шел против своей совести и чести. Я благодарю Бога за то, что я его мать. Не каждой женщине выпадает счастье воспитать такого человека...

«В характере дочери Олеся много отцовского». С внучкой Машей

Прощаясь с матерью Олеся Бузины, я думала о том, как много успел ее сын за свои сорок пять лет, и как много невысказанного у него осталось. Он собирался писать серию романов в жанре исторического детектива, главным героем которых должен был стать офицер гвардейского Семеновского полка Алекс Тугаринов. Мечтал написать книгу о булгаковском Киеве, о дореволюционной Москве... И «Тайную историю Украины» планировал продолжать, чтобы рассказать о деятельности Коновальца, Шухевича и Бандеры.

Он часто ездил в Россию. Работать в архивах, собирать материалы для будущих публикаций и книг, а еще защищать Украину. Ту ее часть, которая не поддерживала накрывшую страну Руину. Когда один из московских коллег поинтересовался, не боится ли он возвращаться домой и ходить по улицам, Олесь усмехнулся: «Знаешь, в Киеве есть район, где Нестеров сделал «мертвую петлю». Вот там я и живу».

Олесь был настоящим асом в своей профессии. С той только разницей, что фигуры высшего пилотажа, от которых у его читателей захватывало дух, он выполнял не в небе, а на земле, мастерски владея словом. Конечно, он рисковал. И прекрасно осознавал это. За эту отчаянную, на грани фола смелость мы его и любили.

Он ушел на взлете. Оставив брешь в литературе, публицистике и в наших сердцах. Мы еще не до конца осознали, кого потеряли. И с каждым годом эта потеря будет ощутимее и больнее.

Елена Вавилова, 2000.ua