Профессор Евгения Бильченко рассказала, что на самом деле имела в виду в своих постах на Фейсбуке

Тарас Козуб, Вести

Скандал, в который угодила поэт, профессор, преподаватель философии и культурологии Национального педагогического университета им. Драгоманова Евгения Бильченко, стоил ей очень многих нервов. Все из-за поста в «Фейсбуке», где она сравнила языковое законодательство с «опухшим лимфоузлом в теле онкобольного» и уточнила: Украина является «американской колонией».

Сейчас ей угрожают расправой, давят на ректора с целью выдавить ее из университета. Сам ректор утверждает, что дело профессора — на рассмотрении «общественных организаций». Бильченко уточняет: ей известно, что они связаны с националистическими С14 и «Просвітою». Ее принципиальная позиция: все высказывания сделаны в ее личном пространстве и не пересекаются с вузом.

На прошлой неделе университет не смог собрать ученый совет по вопросу Бильченко, в т. ч. из-за письма ее адвоката, предупредившего о незаконности увольнения без личного участия. «Коллеги жмут мне руку в глубокой личке и иногда со скрытым лицом. Это „русская украинская“ интеллигенция. Пишут мне СМС, личные письма, звонки по принципу: „Я бы помог, но у меня аккредитация на носу“. Читают мои стихи, закрывая лицо моей же книгой. Что это, как не нацизм в новой форме? Да, „печей“ у нас еще нет. Есть „Миротворец“, — говорит Бильченко в интервью „Вестям“. — Думаю, мне за помощью лучше обратиться к моим мужественным студентам, которые вообще ничего не боятся... Есть, конечно, и другие студенты: некто гражданка Денисюк, бывшая сотрудница PinchukArtCentre, студентка „Освітньої асамблеї“ (проект, близкий к радикальной националистической организации С14. — Авт.) заявила, что хочет покинуть университет из-за меня. Но я ее не знаю. Скорее всего, она и собрала вокруг себя кружок субъектов, недовольных моей деятельностью, эти люди и входят в состав общественных организаций, которые меня судят. Также они обратились к Стерненко, который снял ролик о моих „сепаратистских“ взглядах».

— Вы когда писали тот самый пост, предполагали, что реакция будет настолько жесткой?

— Когда писала — нет. У меня были и гораздо более (на мой взгляд) четко выраженные позиции, личное мнение писателя, индивидуальное и экспертное, изложенное в «Фейсбуке».

— Вы акцентируете на том, что мнение сугубо «личное».

— Моя ипостась в обществе не сводится только к тому, что я работаю в университете. Более того, я никогда не делала заявлений по поводу оценки культурных, политических процессов в нашей стране от имени университета — исключительно от имени Жени Бильченко и на своей личной странице, а не в качестве профессора кафедры. И такого рода мнения раньше никогда не подвергались травле и правовым обвинениям — с точки зрения права, они предстают как «никчемный иск». Ведь в моих заявлениях нет каких-либо призывов к свержению государственной власти. В отличие от «бунтов Навального», я никого не призывала выходить на площадь — наоборот, я обращалась за поддержкой к президенту. Была такая надежда...

Во-вторых, если уже говорить о национальном аспекте — «антиукраинскости», то я нигде не писала, будто украинский язык — это «плохо» или, скажем, что Украины «не существует». Я говорила, что Украине не хватает независимости, потому что, на мой взгляд, страна находится плотно на внешнем управлении.

— Получается, что ваш пост делится на две части...

— Первая — об общекультурной ситуации, вторая — о коллапсе русскоязычной интеллигенции в Украине. На этом все: пост был основан на том, что меня, как писателя, раздражает, когда мои коллеги, выходя на литературную сцену, говорят: «Извините, я буду говорить по-русски». Я же не вижу причины, оснований и достоинства в том, чтобы извиняться за родной язык, который является вполне органичной частью украинской культуры. Это меня и возмутило, и это стало толчком к написанию поста. А языковой закон, на мой взгляд, только поощрил эти антипатриотические, манкуртские настроения. Ведь это уничтожает естественную часть нашей культуры, от которой нам никуда не деться. Собственно, для меня как человека, радикально привыкшего говорить свою правду, это был довольно невинный пост в сравнении с тем, что я писала раньше о политике, цветной революции, войне. Поэтому для меня была неожиданностью такая реакция.

— А в каком именно месте попало в болевую точку — там, где вы говорите о внешнем управлении? Или языковая ситуация?

— Я проанализировала хейтерские высказывания (насколько это можно сделать с матами и бранью), и в этом контенте, исходя из тех знаний по медиатехнологиям, что у меня есть, я поняла, что зацепка была за несколько слов. Первое: «Украина — американская колония» — и это точно, я высчитывала ключевые слова. И второе — «лимфоузел» в части утверждения о том, что закон сам по себе не является самодостаточным, а это внешний признак и маркер более глубоких болезней в украинском обществе, подобно тому, как опухший лимфоузел онкобольного — маркер того, что гниют клетки всего организма. Поэтому они пытаются представить дело не только и не столько как языковое, сколько политическое.

— Отсюда и обвинения в антиукраинскости?

— Именно.

— При этом — это важно — проблемы с Украиной и «украинскостью» же у вас нет?

— Нет, как и с языком. Я органически двуязычна. Українська мова — друга рідна, нею спілкуюся на лекціях, і мені краще говорити нею, якщо йдеться про наукову фахову мову, а как поэту мне, естественно, ближе русская, родная, речь. И у меня нет конфликта между русской идентичностью и украинской. Мне хорошо — и я думаю, что всем должно быть так же хорошо.

— Да только Украина, согласно нынешней доктрине, скорее, все-таки «анти-Россия».

— И я бы хотела об этом поговорить. Я пришла к выводу, что у нас строится глубоко порочная национальная идея. Самый худший способ строить национальную идею — об этом Умберто Эко писал — это строить ее на ресентименте, т. е. на ненависти к другому народу. К сожалению, так получилось, что у нас национальная идея отождествляется с националистической. Хотя национализм — это не только не синоним «национальным интересам», а зачастую это их враг. Но у нас очень часто национальная идея сводится к националистической, а она — еще хуже — к этнонационалистической. Т. е. национализму по крови и языку. И любые протесты против национализма, отсюда, — не только не «антиукраинские», но и, скорее, проукраинские, ведь национализм вносит в общество гражданский раскол. Но воспринимается эта идея националистами, которые пытаются говорить от имени всей Украины, как антиукраинская. А никто не давал права одной группе людей говорить от имени всея Украины! Поэтому проблема внутренняя, и она касается того гражданского противостояния, что здесь имеет место. И, как мне кажется, усиливается Законом о языке.

— Знаю, вам приходят сотни, может, тысячи сообщений с хейтом, буллингом, ненавистью. Извините за этот вопрос, но что вам пишут?

— На тот момент, когда мы собирали комментарии и письма в «личку» с угрозами жизни и здоровью для РОВД для подачи дела, было порядка 20 тысяч таких комментариев. Сейчас больше — кроме комментариев под постом, они начали агрессивную лавиноподобную атаку под все посты. Стихи подвергаются гнусному оскорблению. Даже храмы... Считать комментарии бессмысленно, закрываться от них — также.

— Почему? Закрыв страницу от комментариев, закроете им поле для атаки.

— Ничуть. Скорее, огражу себя от морального давления, т. е. сделаю вид, что этого нет. А их деятельность против меня на других платформах не прекратится, как и административное давление на меня в университете. Просто я не буду видеть этого на большом экране, но проблема-то от этого не исчезнет.

— Чем угрожают-то? Без особых подробностей, разумеется.

— Минутку, переведу с вульгарного языка на человеческий. Как минимум — избить. Как максимум — сделать так, чтобы я повторила судьбу Олеся Бузины. Даже придумали мне фамилию: «Евгения Бузина» — это очень цинично, я, вообще-то, замужем. И, разумеется, давят, добиваются моего увольнения с работы, шантажируя ректора. Он уже чуть ли не вывешивается на «Миротворце». Я-то там давно, и меня это совершенно не беспокоит. Иное мне неясно. Туда нас вносят, чтобы что?.. Общественный остракизм, будущие репрессии? Просто поделить граждан на «правильных» и «неправильных»?

— Там та же Юлия Тимошенко есть...

— Уже шутим: стыдно быть на «Миротворце», там уже все есть! Я бы с Тимошенко рядом не хотела висеть — не разделяю ее позиций по националистическим вопросам. Была бы циником — сказала бы: это уже даже не арийский концлагерь, а постмодерное шоу, хуторянский медиаспектакль!

— Вы-то там с какого момента «повисли»?

— Будучи в Европе, на обычном туристическом базаре заметила значки: «Ищу хорошего парня по «Миротворцу». Сейчас это все уже стало частью туристического рынка (смеется. — Авт.). Кажется, я там «повисла» в 2017–2018 годах.

— Когда отреклись от Майдана?

— Даже позже. Сначала было отречение — точнее, разочарование в своих симпатиях майдановских, потом было начало деятельностного искупления и покаяния, которое я выбрала абсолютно самодостаточно, а не под влиянием каких-то идеологических позиций извне. А потом — у меня было два очень жестких поста. Они также не касались университета, но вызвали микромодель нынешнего скандала: пост «Страх» о новом тоталитарном режиме в Украине, который осуществляется постмодерными методами, в т. ч. уличного горизонтального контроля, и второе — эссе «Моя Россия», где я переосмыслила РФ не в качестве тоталитарной диктатуры, а как буржуазную демократию, основанную на балансе либеральных и консервативных элементов.

— О блокировке на Фейсбуке и прочих инструментах. Действительно ли считаете, что в Украине есть диктаторские элементы?

— Да. Только это диктат нового типа. Мы привыкли, что диктатор — суровый внешний правитель. Чаще всего, это один человек, вождь, он же контролирует силовые структуры.

— Муаммар Каддафи, Саддам Хусейн.

— Я бы сказала, скорее, Пиночет. С этим образом Владимир Зеленский как раз совершенно не вяжется. Ему как раз и не хватает политической воли, чтобы стать субъектом политического процесса. Очень много украинцев, а 75% — это как бы много, возложили надежды на то, что он проявит себя в качестве жесткого лидера. Может быть, даже некоторая воля — пусть она будет разумно тоталитарной — ему бы не помешала. Но он этого не сделал. Вместо этого он нивелировал национальное государство — не он сам, а его команда. Я понимаю: для меня он — скорее, молодой человек, а не президент. С ним можно поговорить. Я бы ему лично о тех процессах, которые сейчас происходят в обществе, рассказала! А когда нивелируется национальное государство как институт второй волны, мы имеем дело, с одной стороны, внешнее управление страной со стороны глобалистов и транснационалов («третья волна»), а с другой — с их уличными «цепными псами». Это их правые радикалы, которые ими используются ситуативно, но при этом сами радикалы почему-то считают, что «американисты» — это их ситуативные союзники. Заблуждаются! Это радикалы — их ситуативные прислужники, и завтра, когда будут не нужны, их попросту уберут с повестки дня.

— Примерно так же это случилось с добробатами?

— Вы правы, да. У меня есть единичные знакомые среди военных, атошников — и они говорят: «Да, мы поняли, мы — антиамериканисты». Они даже на диалог с РФ готовы, чтобы компенсировать нехватку независимости, что принесли заморские силы. Но и эти атошники безумно боятся — даже собственного окружения.

По логике, честному националисту должно быть интересно, чтобы его государство было независимым. Неважно, от кого. Если ему кажется, что его страна была зависима от РФ или СССР, то теперь он тем более должен быть «против» новой метрополии. Но — нет! Этого не происходит. Такой вот парадокс: когда я говорю, что «Украина была колонией России» (я так не считаю, но допустим), это — «проукраинское» утверждение. Когда я говорю, что «Украина — это колония США», это почему-то резко становится «антиукраинским» утверждением! Это двойные стандарты, как мем «нет, это другое». На самом деле, то же самое — с точки зрения их, националистов, логики.

— Расскажите о том, почему сочувствовали Майдану, но изменили свое мнение?

— Был период влюбленности в Майдан. Первые месяцы я даже волонтерила в АТО с украинской, естественно, стороны. Там писала военную/антивоенную лирику: понимала, что происходит, что война — это страшно. Открывала глаза. И это было предпосылкой для моего полного изменения взглядов. Насмотрелась там на смерти, и смена эта — мой вердикт: война — какая угодно, только не праведная. То, что это — братская война между народами, которые для меня братские, это однозначно. И она — внутренняя, поскольку воюет население против такого же населения. И она гибридная, ведь есть помощь с обеих сторон. Только безумец не захотел бы ее прекратить. О чем я сообщила по возвращении... Понимаете, взгляды — это «обувь» для нас, нашей самости. Если обувь давит — надеваем новую. Главное — чтобы совесть осталась в целости.

— Что, на ваш взгляд, произойдет с русскоязычным интеллигентным Киевом — городом Булгакова, профессуры и искусства?

— Плохо все с ним будет. Я очень разочарована поведением старой русскоязычной интеллигенции, которая под влиянием конформизма, страха, прогнулась перед правыми радикалами и стала извиняться за русский язык так, будто они здесь пришлые. Это пораженческая, оправдательная позиция, навязанная ура-патриотами. Самая большая ошибка — это представить русских, или русскоязычных людей Украины, как некий пришлый элемент либо как этническое меньшинство, «иммигрантов», занесенных сюда чудом.

У русскоязычной интеллигенции и своя модель элегантной полуправды есть: «Какая разница — какой язык». Или риторика писателя Андрея Куркова: «Мы ненавидим Россию, но хотим заявить претензию на русский язык как исконно украинский» — такой себе инфантилизм.

— Развернуть это возможно?

— Я им, украинизаторам и «шпрехенфюрерам», говорила: они ведут антиукраинскую, диверсионную, деятельность. Ведь если они заинтересованы в том, чтобы увеличить количество людей, любящих украинский язык, то заставлять любить его тех, кто им не владеет, насильно невозможно. Часть нейтральной публики может превратиться в украинофобов, а это неправильно, а часть адекватной украиноязычной публики может стать подчеркнуто русскоязычной. Как Анна Герман, которая заявила, что свои передачи после моего выступления будет начинать на русском языке. Или мой знакомый, поэт Роман Скиба, автохтонный, украиноязычный львовянин, но начал писать стихи на русском. Чего они добиваются — обратного эффекта? Ведь когда система давит идеологией, прорастает группа молодых сопротивленцев, диссидентов. Фактически, они готовят себе подрывное поле из тех, кто не был русофилом или малороссом.

— Поясните последнее слово.

— Я его использую метафорически. Это украинец с русской идентичностью. Я себя к ним не отношу, потому что я — русский поэт, и для меня наша общая русская цивилизация в принципе ближе. Но для меня это слово не является уничижительным. Как оно не было таковым и в XIX веке. Тогда оно обозначало человека с двойной идентичностью — как на Западе, к примеру, есть понятие «греческих евреев». Наличие двух кодов — этнического и языкового.

— Как вы «читаете» ситуацию, что случилась в 2014-м, с Донбассом?

— Часть Донбасса Украина, увы, уже потеряла. И здесь некого винить, кроме себя.

— Что в нас их отпугнуло, и наоборот?

— Наша агрессия и попытки «большой Украины» навязать свою идентичность, своих героев, свой язык — в широком смысле слова — как язык культуры. Если уж меня можно так «достать» в центре Киева, то я представляю, какой это шок для человека из Севастополя или Горловки, которому в один прекрасный день предлагают попросту стать другим человеком: начиная с того кофе, который он пьет, и заканчивая то, какому Богу он молится. А это не просто переменить язык. Ведь речь о стиле мышления. Это очень жесткие вещи! Ведь есть культурные коды, архетипы, очень глубокие вещи, которые содержатся в нашей голове, которые делают нас такими, какие мы есть. А человек готов умереть за свою самость, экзистенциальность. Это точно!

— Это глубоко иррациональные вещи...

— Но это «светлые» вещи. И право человека на свою культуру божественно. Колебать его нельзя!

— Правящая элита внутри страны всегда была «региональной»: Днепр — Кучма, Тимошенко; Харьков — Кушнарев, Аваков; Киев всегда был слабее. Но в последнее время шире представлены Львов, Франковск, Луцк, Тернополь. Стало ли такое перемещение элит одной из причин происходящего?

— Этот процесс происходит не только внутри нашей страны. Трансглобальным стал весь мир. Элиты перемещаются по мере того, как перемещаются их же деньги — и такие региональные сдвиги соответствуют приоритетам глобализации. А глобализация — это власть. И мы имеем реванш галицийских элит в Украине, пришедших на смену элитам Востока. Впрочем, по степени принадлежности к миру капитала это — одни и те же элиты. То есть олигархи одни и те же. А идентичность и цивилизационная память — разные. И проблема в том, что западные элиты ортодоксальны, несут импульс реваншизма, травму. А это — очень плохая идеология для страны. Ведь нельзя строить будущее исключительно на памяти о нанесенных обидах. Неважно, есть обиды или их нет — для кого-то они реальны. Но если брать их в основу, такое государство обречено, ведь обиженный всегда хочет мстить. И он — мазохист, наслаждается своим состоянием жертвы, что снимает с него ответственность за позитивную программу действий.

— Леся Украинка, Иван Нечуй-Левицкий, Тарас Шевченко также несут в своем творчестве определенный комплекс: их герои в основе своей глубоко несчастны.

— У Шевченко этнический код травмы возник уже в момент, когда его возвели в петербургскую моду. А изначально-то код его травмы был классовым — он ведь крепостной! А разве некрасовский крестьянин, который пас корову за селом, не несет ту же травму, что и он? Тут, получается, есть национальный аспект и социальный — за это Тараса Григорьевича в одинаковой мере любят и националисты, и советская власть. Он очень травматический поэт, несет травму, как архетип.

— Ну а в ХХ веке как? С людоедских 30-х годов, через Расстрелянное возрождение, поколение шестидесятников мы пришли к очень травматичному коду, разве не так?

— Украина прошла немало неприятных событий, конечно. Но у нее еще было и хорошее! А нам же создают нарратив о том, что было «только плохое». Мол, «надо мстить за это, то и вот это».

— Намекаете, что скоро закончатся дни в году, когда нет памятной даты?

— ...и когда какого-либо героя не убили бы и не расстреляли. Дело в том, что есть классическое определение фашизма, один из признаков которого (в контексте нашего разговора) — неумение отличать превосходство от равноправия. Человек не может понять грань, где он еще защищается, а где — уже атакует. И нападение на другого человека он воспринимает как самооборону. Соответственно, мое стремление установить языковое равноправие воспринимается как посягательство на украинский язык. А это — опасно! Масса уже давно «угнетатель», но она еще воспринимает себя как «защищающуюся». Это ведь так удобно — нападать на другого человека, оправдывая себя как жертву!

— Но агрессивных национал-радикалов так немного — всего до 10%!

— Фактически, вся культура постмодерна — это власть меньшинства, которое артикулирует себя как «большинство». Оно резонно распространяется в Сети, выдает себя за «народ». Плюс ксенофобия, претензии к другому народу, желание реванша и травма. Если комплекс патологических настроений уже стал основой для формирования идеологии — а она государству в любом случае необходима, ведь людям нужно во что-то верить, — то это очень печальное государство, и судьба его также печальна.

— Что будет?

— Перспектива раскола по линии внутреннего гражданского конфликта, участие в котором внешних сторон неизбежно. Ибо не было еще ни одной внутренней войны, в которой не были бы заинтересованы внешние силы.

— Почему мы решили выбрать Европе и «европейскость»?

— Западный, скорее, англосаксонский мир более транснационален. И они заинтересованы в колониях — тут важно именно это слово, я от него не собираюсь отказываться, — которые поставляли бы дешевую рабочую силу в обмен на кредиты, которые длятся бесконечно. Это — асимметричные кредиты, которые невозможно оплатить, и они вгоняют страну в вечную зависимость. Как с наркотиками — пациент постоянно требует все большей дозы, но никогда не поправится. При этом разрушаются медицина, образование, промышленность, социальных гарантий никаких, национальная традиция строится на вульгарном этницизме, который поощряет западный мир, заинтересованный в том, чтобы качать отсюда ресурсы и насаждать тут свои технологии. Это еще не колония?..

— Вам приписывают дружбу с Захаром Прилепиным (русский писатель, по убеждениям национал-большевик, принимал участие в событиях на Донбассе на стороне т. н. «ДНР» — Авт.) — есть ли у вас с ним общение?

— Это мой виртуальный друг в «Фейсбуке». Он осуществлял подробнейший литературный разбор моих стихотворений. Его любимые стихи относятся к моему «АТОшному» периоду. Я же нахожу очень интересными многие его произведения, в частности, посвященные Сергею Есенину. Подобные художественно-эстетические человеческие отношения я не считаю преградой и преступлением. Более того, я имела занимательную беседу с сотрудниками СБУ, которые не нашли в этих отношениях состава преступления. Я предложила спецслужбам проверить нашу переписку и определить: какие батальоны и где там «собираются».